В спальне квартиры номер семь Марион Кемп лежала навзничь. Марион Кемп не могла не лежать на спине. Для супругов значительно лучше было бы после катастрофы отказаться от двуспальной кровати и спать раздельно, возможно, даже в разных комнатах, во всяком случае, они могли бы высыпаться. Удивительно, однако, но муж не хотел и слышать об этом, и поначалу ей нравилось — да! — даже льстило, что мужа не оставляет желание каждую ночь лежать подле ее бесплодного тела. И даже в эту ночь с четверга на пятницу ненависть, которая так давно разъедала ее душу, может быть, немножко утихла...

Как и обещал, он вернулся домой к десяти вечера, много не пил, принес ей «Овалтайн» и диетическое печенье и совершенно определенно не встречался с этой сучкой, пьяницей, шлюхой, с этой Уильямсихой!

В отличие от Люси Даунс, Марион Кемп при первой встрече не поражала живостью ума. Но те, кто близко знал ее (таких становилось все меньше), всегда чувствовали ее проницательность и умение подмечать мелочи. Она внимательно следила за Тео, пока он рассказывал ей о том, что случилось вечером, и почувствовала, как он огорчен и раздосадован. Но, если говорить правду, ей ни капельки  не жалко Волверкотского Языка, и вообще, какое ей дело до смерти какой-то старой курицы в брильянтах, откуда-то из Америки. И все-таки в эти ранние часы пятницы сон никак не шел к ней, в голову лезли разные вещи, а главное, росло подозрение, что спавший рядом с ней мужчина посматривает уже не только на эту чертову Уильямсиху...

В этот четверг Седрик Даунс пришел домой несколько позже обычного. Он одним из последних дал показания полиции относительно своих передвижений между половиной  пятого и четвертью шестого. («Неужели это так необходимо, офицер?») Боже! Ведь у него в это время должна была быть консультация! Ну вот, а теперь он дома, в спальне все тихо, Люси неподвижно лежит на своей стороне постели. Он осторожно прижался к ней в надежде, что она почувствует, как она нужна ему, но тут же понял, что Люси сейчас далеко-далеко и ему не догнать ее. Седрик повернулся на правый бок, как стал теперь делать, желая поскорее уснуть. Он совсем уже оглох на левое ухо, оно ничего не слышано, и теперь он нарочно  закапывался правым в подушку и таким образом практически ничего не слышал, ни ночные стоны водопроводных труб, ни необъяснимое потрескивание дерева, ни порывы ветра в ветвях высящихся над домом сосен. В голове очень быстро промелькнули события этого вечера, на миг он вспомнил, как неприятен ему Кемп, но через несколько минут уже почувствовал, как его подхватывает теплая волна, и поплыл, поплыл, погружаясь в глубокий сон.

И все-таки он засыпал не так безмятежно, как спала жена, дышавшая спокойно и ритмично, и ни один маленький мускул у нее не дергался.

Но кто спал в эту ночь но-настоящему без задних ног, так что Шейла Уильямс, окно в ее спальне было распахнуто настежь, оно выходило на Гамильтон-роуд, а дом, так уж получилось, находился как раз посередине между домами Кемпа и Даунса.

В 4.45 Морс нанес третий  визит в ванную — и неожиданно вспомнил. Из ванной он прошел в гостиную, осмотрел книжные полки, вытащил толстый том, просмотрел оглавление, нашел нужную страницу и прочитал то, что искал. Его голова на несколько градусов наклонилась вперед, а пересохшие губы расползлись в широкой улыбке. Он был доволен результатом.

Когда в 8.30 утра Льюис позвонил в дверь, он еще безмятежно спал.

Очень немногие английские семьи, живущие в Англии, готовят дома английский завтрак. Поэтому нужно считать необыкновенной удачей, что этот оказавшийся под угрозой вымирания институт поддерживается усилиями кухонной прислуги в пансионах, придорожных кафе, разных незвездочных и многозвездочных гостиницах. Этот завтрак (в лучшем варианте) состоит из матовой белой яичницы (одно яйцо), двух поджаренных ломтиков бекона без хрящика и без кожи; помидора, поджаренного на рашпере до такого состоянии, чтобы нельзя было разрезать ножом утратившую твердость белую сердцевину; хорошей сосиски, как следует и достаточна крепко подрумяненной; кусочка поджаренного до золотисто-коричневого цвета хлеба с тонкой, пропитанной маслом корочкой, причем пропитанной в такой степени, чтобы не привести в ужас какого-нибудь въедливого любителя диеты. И это то, что французы, немцы, итальянцы, японцы, русские, турки и... англичане с их дневным рационом из кукурузных хлопьев с тостом любят больше всего  на свете, когда речь заходит о том, что бы такое съесть в праздничный день.

И американцы тоже, хотя среди них встречаются исключения.

Джанет Роско перегнулась через стол, отрегулировала громкость своего ненормально громкого голоса потише и, обращаясь к Сэму и Вере Кронквист, третьей официально зарегистрированной паре в этой группе, проговорила:

— Просто уму непостижимо, как он может, — ее всевидящее око уперлось в Фила Олдрича, сидевшего за соседним столом, — как он может есть... это.

По неистовому чувству, вложенному в последнее слово, можно было бы решить, что  ее собрат по Христианскому клубу умеренного образа жизни в Сакраменто поглощает никак не меньше, чем целое блюдо живых мушиных личинок или жареное филе принесенных в жертву младенцев, а не тонюсенький ломтик бекона с мясными прослойками. Но Сэм Кронквист, сам ограничившийся крошечным круассоном, был настроен весьма великодушно относительно вкусов  других людей:

— Джанет, но мы же все только раз в год бываем в отпуске. Так, может, простим его?

Но похоже, прощения ему не будет, так как Джанет ничего не ответила и в полном молчании закончила свой завтрак, состоявший  из нескольких долек грейпфрута, кусочка хлеба без масла, покрытого эфемерным слоем диабетического мармелада. Она допивала чашку кофе без кофеина и молока, когда, обойдя все столы, к ним подошел Ашенден, чтобы сообщить, что в 9.15 в салоне «Сент-Джон» состоится собрание по поводу некоторых изменений в расписании...

— Если вы обратитесь, — начал Ашенден, к своим листочкам, то увидите, — он поднял экземпляр желтого листочка, который был роздан туристам по приезде и гостиницу, и помахал им, — то увидите, что в этот распорядок, к сожалению, придется внести кое-какие поправки. Но тур, несомненно, будет продолжаться в соответствии  с расписанном, абсолютно  нормально, во всяком случае настолько нормально, насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах. Эдди... Эдди  Стрэттон хочет, чтобы ничего не менялось, и уверен, что и Лаура хотела бы того же самого. Так что... Первое, что у нас в расписании, — экскурсия, посвященная истории Оксфорда, это в половине одиннадцатого. Ее мы передвинули назад — на десять. Прошу вас, пометьте себе: десять утра вместо...

— Мистер Ашенден, вы, наверное, хотели сказать, передвинули вперед?

Да, конечно, мистер Ашенден, вероятно, имел в виду именно то, что сказала миссис Роско. Он улыбнулся ей во весь рот, скорее радуясь ее замечанию, чем обижаясь:

— ...была передвинута назад, на десять часов утра. Согласны? Да? Никто не против?

Покончив с этим вопросом, Ашенден раздал каждому из своей притихшей группы еще по одному листку: