— Боже мой, Льюис! Я же предлагал это с самого начала. Ты что, забыл?
— А что, если Седрик, инспектор? Я совершенно уверена, он сегодня утром свободен, и он поразительно интересный человек, если только разойдется.
— Он может провести беседу вроде той, которую должен был вчера провести доктор Кемп?
— Ну, в общем, не совсем то. Но он настоящий человек Ренессанса, если вы понимаете, что я хочу сказать. Единственно, он терпеть не может современной архитектуры.
— Отлично! Так и сделаем. Вы не смогли бы позвонить этому своему приятелю-энциклопедисту, миссис Уильямс?
— На него произведет больше впечатления, если позвоните вы, инспектор. И... возможно, он еще не знает о...
— Если только не он убил Кемпа, — негромко перебил ее Морс.
Седрик Даунс уже минут пять висел на телефоне, безнадежно пытаясь дозвониться до железнодорожной справочной, чтобы узнать расписание поездов на Лондон на сегодня, и не имел ни малейшего представления о том, какое бешеное нетерпение испытывал человек, пытавшийся дозвониться до него, человек, ругательски ругавший Британскую службу телекоммуникаций и проклинавший последними словами все мироздание в целом.
— Алло! Это железнодорожная справочная? — Судя по голосу, это наверняка была миссис Даунс.
— Что? — ответил Морс.
— О, прошу прощения. Это мой муж не мог дозвониться до железнодорожной справочной и позвонил телефонистке, дежурной, и я думала...
Ясно было, что миссис Даунс плохо представляла себе, что она думает. Но она произнесла эти слова с такой милой растерянностью, что Морс не мог не заговорить, как он сам считал, с некоторой долей очарования:
— Я понимаю, что вы хотите сказать. Я пытался набрать ваш номер... миссис Даунс, правильно?
— Да, я миссис Даунс. Чем могу служить?
— Если можно. Это главный инспектор Морс.
— О!
— Послушайте, я поговорил бы с вами с большим удовольствием, чем...
— Да-а?
Голос, как и до этого, звучал чуть-чуть беспомощно, но теперь еще и беззащитно. Морсу это понравилось.
— ... но ваш муж дома?
— А! Вам нужен Седрик? Минуточку.
Наверное, подумал Морс, прикрыла рукой трубку или сам Даунс молча стоял рядом (зачем?), потому что не слышно было, чтобы миссис Даунс позвала его, но в трубке сразу зазвучал мужской голос:
— Инспектор? Это Седрик Даунс. Чем могу служить?
— У нас тут небольшой кризис с американским туром. Я говорю из «Рэндольфа», между прочим. Печальная новость...
— Знаю. — Голос звучал вяло и безразлично.— Умер Тео. Я уже знаю.
— Не могли бы вы сказать, откуда вы это знаете?
— Часа два назад звонил Ашенден.
— А, ясно! — В общем, нельзя было сказать, что Морс недоволен тем, что Ашенден всем звонит об этом. — Я звоню вам, сэр, чтобы спросить, не могли бы вы приехать сегодня утром в «Рэндольф».
— Сейчас? Ну... э... э... Могу, у меня занято время после ленча, насколько помнится.
— Если бы у вас это получилось, я был бы вам очень признателен, сэр. У нас дел совершенно невпроворот.
— Конечно.
— Если бы вы смогли...
— Еще раз пройтись с ними по Оксфорду?
— Может быть, другим маршрутом?
— Или я мог бы договориться, чтобы для нас несколько раньше открыли Музей Оксфордского университета, знаете, инспектор, птица дронт и Дарвин, динозавры.
— Прекрасная мысль!
— Рад быть полезным, честное слово. Все это страшно, ужасно, правда? Ну, в отношении Тео.
— Вы позвоните в музей, сэр?
— Сейчас же. Я знаком с одним человеком, все еще пытающимся классифицировать нескольких крабов из Южной Америки, которых Дарвин оставил музею. Потрясающие вещи, эти крабы, знаете ли.
— Ну, еще бы! — промолвил Морс. — Очень вам благодарен, сэр.
— Но так или иначе, я заскочу в «Рэндольф», так что скоро увидимся.
— Э, пока вы не повесили трубку, сэр...
— Да?
— Было бы неправильно не предупредить вас, что всем здесь мы будем задавать вопросы о том, что они делали вчера после обеда.
— Это ваш долг, инспектор.
— И вам тоже.
— Мне?
— Я спрошу вас, куда вы ехали на велосипеде вдоль Сэнт-Джилса в направлении северного Оксфорда. Это было после обеда, вчера. Так что не можете ли вы сказать об этом сразу, сейчас? Это, конечно, простая формальность.
— А что, на все вопросы будет так просто ответить?
— Так куда вы ехали, сэр?
— Я ехал домой, чтобы взять новый слуховой аппарат. Я почти всегда ношу с собой запасной, но вчера не захватил. Во время обеда тот, что был у меня, стал плохо работать, и я вдруг понял, что не дотяну до вечера...
— А ведь вы не так плохо слышите, сэр, разве не так? Незаметно, чтобы вы испытывали какие-нибудь трудности, разговаривая сейчас со мной.
— Ну, что вы, просто мне удивительно повезло. Моя дорогая женушка, Люси, купила мне специальный аппарат, приставку к телефону, подарила мне ее на последний день рождения, хорошая моя.
Что-то шевельнулось в голове Морса, и он постарался протянуть разговор:
— Похоже, вы очень любите жену, сэр?
— Больше всего на свете. Вас это удивляет?
— И ради нее вы пойдете на все, на все, только бы сохранить ее?
Ответ прозвучал неожиданно резко и очень странно, но не похоже было, чтобы он смутил Даунса:
— Да! Конечно.
— В том числе на убийство Кемпа?
На другом конце провода не раздалось ни маниакального смеха, ни жалких протестов, ни угрозы адвокатом. Даунс произнес просто и без обиняков:
— О да, в том числе и на это, инспектор.
На миг Морс даже растерялся и закончил бы разговор, быстро закруглившись, только не успел, потому что Даунс еще не договорил до конца:
— Это Шейла... Я знаю, кто видел меня вчера днем. И нисколько не виню ее за то, что она рассказала вам. Если произошло убийство, мы все обязаны сообщить обо всем, что может иметь отношение к делу, какой бы это ни казалось мелочью. Так что могу сообщить вам тоже сразу. Когда я проезжал вдоль Сент-Джилса вчера после обеда, то обогнал одного из членов группы, шагавшего в сторону северного Оксфорда. Вы хотите знать, кто это был, инспектор?
Глава двадцать седьмая
Весьма грустно сознавать, что многие низкие, грязные подозрения оказываются небезосновательными.
Насколько видел Льюис, беседу Морса с туристами нельзя было бы отнести к самым впечатляющим действиям шефа. Он сообщил слушателям о смерти — просто «смерти» — доктора Кемпа, объяснил, что в интересах установления... э... общей картины необходимо, чтобы все заполнили небольшой вопросник (который им раздадут), подписали его и поставили дату, а потом вручили сержанту Льюису, что отъезд автобуса будет отложен, возможно, где-то до конца дня, обед любезно организован администрацией «Рэндольфа», что мистер Седрик Даунс вызвался утром устроить для них что-нибудь, примерно от 10.45 до 12.15, что (как считает Морс) активность лучшее лекарство от превратностей судьбы и он надеется, что вся группа воспользуется любезным предложением мистера Даунса, а если они попытаются вспомнить события предыдущего дня, то не придет ли им на память что-нибудь, пусть даже на первый взгляд несущественное, но необычное, удивительное, несвойственное кому-нибудь или чему-нибудь — видите ли, именно такого рода вещи часто оказываются решающими для раскрытия уголовных преступлений. А здесь, как это ни печально, речь идет более чем об одном преступлении, не только о краже драгоценностей, но и двух убийствах: человека, который должен был подарить эти драгоценности Эшмолеану, и того, кто должен был официально принять этот подарок.
Закончив свое обращение, Морс остро почувствовал, что в косвенно высказанном им предположении содержится не просто частица истины, а наверняка сама истина: между событиями, которые с такой стремительностью разворачиваются вокруг Волверкотского Языка, должна существовать какая-то связь. Больше того, наверняка эту связь нужно искать внутри группы американских туристов плюс их лекторов и гида, именно среди них находится преступник. А через пятнадцать минут, когда были собраны все заполненные вопросники, появилась очень основательная причина предположить, что Морс может быть прав, так как трое — Эдди Стрэттон, Говард Браун и Джон Ашенден пока не смогли дать удовлетворительного объяснения относительно того, где они лично находились в интересующий следствие промежуток времени предыдущего дня, когда первоначальные группы, а точнее три, были несколько перестроены (после звонка Кемпа) и когда любому, хотевшему по какой-то причине отсутствовать, представилась удивительно удобная возможность сделать это. И проверить, кто, когда и что делал, оказалось бы таким же трудным делом, как провести перекличку после Дюнкерка.