Расчет мой в принципе оправдался. Вернулись мы на третий день, и первым, кого я увидел, зарулив на стоянку, был, конечно, Плетнев. Ожидание нашего возвращения стоило ему больших переживаний. Годы спустя он вспоминал о тех днях: [138]

«...С облегчением вздохнул, убедившись в том, что все обошлось благополучно. Встретил командира, вылезающего из кабины. Он был весь в авиационном масле, даже очки были забрызганы... Я бросился к командиру и стал помогать ему приводить себя в порядок, но он запретил это делать и тут же сказал: «Немедленно подбери пять человек по своему усмотрению, полетишь с ними в Москву. В Подлипках, в мастерских, примешь 12 самолетов «Харрикейн» с... нашим вооружением — две 20-миллиметровые пушки ШВАК и два крупнокалиберных пулемета системы Березина. Эти самолеты начальник отдела боевой подготовки ВВС обещал отдать нам. Смотри не опоздай, не медли и без самолетов не возвращайся. Через день-два жди наших летчиков...»

Задание я дал Плетневу ясное, однако не такое простое, как может показаться. Не успел он с командой появиться в Подлипках, выяснилось, что у обещанных нам самолетов есть более «законные» хозяева, которые тоже прилетели за ними. И тут Иван Михайлович проявил завидную настойчивость, дозвонился в отдел боевой подготовки ВВС Красной Армии, что в его положении было не просто, и получил подтверждение на передачу самолетов нашему полку. Таким образом, нам удалось пополнить свою матчасть двенадцатью истребителями. Это были те же медлительные громадины, но в лучшем состоянии и, что очень существенно, с очень приличным вооружением. Ведь сам факт, что мы большую часть сорок второго года отвоевали на этих машинах, впоследствии еще не раз вызывал удивление. Хорошо помню, как в начале сорок третьего года я был представлен командующему ВВС Красной Армии генерал-полковнику авиации А. А. Новикову. Он прибыл на наш фронт перед началом решительной операции, в ходе которой наконец было покончено с демянской группировкой. После одного из совещаний А. А. Новиков поинтересовался тем, как воюют летчики на иностранных машинах. Тогда командующему представили меня.

Он оглядел меня цепким взглядом и с неподдельный простодушием спросил:

— Как же ты летаешь на этом... м-м... хламе?

Я довольно подробно изложил все, что нами было сделано на этих машинах, при этом, конечно, доложил о выбранной нами тактике воздушного боя, о поисках оптимальных решений, обо всей той напряженной работе в полку, без которой мы много бы не навоевали, что нам [139] поначалу и пророчили. Командующий выслушал меня с большим вниманием. Впоследствии в ходе войны мне еще не раз приходилось встречаться с Александром Александровичем, но думаю, что тот мой доклад о боевой работе на «Харрикейнах» произвел на него во время нашей первой встречи на Северо-Западном фронте определенное впечатление.

Это выяснилось потом, а летом и частично осенью сорок второго года мы по-прежнему летали на «Харрикейнах», хотя у нас и было, как я уже говорил, несколько машин Як-7 и Як-1. Они достались нам от других полков, что убывали за получением новой матчасти. Машины все, конечно, были далеко не новые, но мы на них все-таки переучивали летный состав, а иногда — по обстановке — использовали их при выполнении боевых заданий в составе смешанных групп.

Регулярные занятия продолжали играть важную роль в успешных действиях полка. К боевой подготовке все уже привыкли, она стала естественной составной нашего фронтового быта и нашего умения воевать. Но поначалу летчики воспринимали, признаться, занятия без особого энтузиазма. Многие рассуждали так: «Это война, а не академия. Зачем эта учеба? Война сама научит». Я же после первых месяцев войны не раз убеждался в обратном, что, кстати, меня тоже всегда немного удивляло. Казалось бы, война действительно должна была сама учить, но это происходило не всегда и не везде. Психологическая инертность, разные инструкции и положения, написанные еще в мирное время, наконец, навыки, приобретенные до войны, — все это нередко мешало делать правильные выводы в ходе боев, быстро перестраиваться и смотреть на вещи по-новому. И потому требовалось немало усилий, чтобы заставить людей пересматривать и переосмысливать ранее сложившиеся взгляды и привычки.

На занятиях рассматривались лишь важнейшие вопросы, связанные с использованием аэродинамических качеств самолета, двигателя, вооружения, навигационного оборудования и радиосвязи. Делалось это для того, чтобы научить летчиков выжимать из техники максимум возможного.

Часто возникали у нас споры при разборе проведенных воздушных боев. При этом, чтобы определить наилучшую тактику боя, неизбежно приходилось анализировать технику пилотирования. Поскольку истребители противника практически по всем данным превосходили «харрикейны [140] «, эта часть занятий была особенно важной для нас. Много внимания мы уделяли изучению самолетов противника, их возможностей, вооружения и оборонительных точек вражеских бомбардировщиков, определяли наименее опасные углы и ракурсы атаки.

Бывали дни, когда мы не имели возможности заниматься учебой. Это происходило в период наступления наших войск и обостренной борьбы в воздухе, когда противник перебрасывал на наш участок новые авиационные части, и нам приходилось совершать по нескольку боевых вылетов в день. Такие периоды только подчеркивали последующую необходимость боевой учебы. Ее качество постоянно повышалось. Целеустремленность, которая отражалась в планах занятий, позволяла нам находить ответы на многие вопросы, возникавшие в ходе боев.

Жизнь летчика часто зависела от умения глубоко разобраться во всем том, что происходит в воздухе. Это вскоре стало понятно всем. Всякие новые сведения о противнике доводились до личного состава вне очереди, как спешные и особо важные. В конце концов пришло время, когда занятия в полку стали просто его потребностью. И мы — командный состав — сразу почувствовали, как много в настроении пилотов перемен. В самой этой тяге к учебе проявился какой-то перелом в их сознании. У них теперь, как следствие, совершенно по-иному формировался взгляд и на способы ведения современной войны в воздухе.

Вскоре в полку выявились летчики, которые в воздухе видели самолеты противника раньше всех и дальше всех. Таких было человек пять, но и среди них был феномен — капитан В. Соколов, обладавший особо быстрой адаптацией зрения на различные расстояния. От него боевые друзья всегда получали первый сигнал: «Вижу противника». Таких пилотов, как я уже говорил, мы использовали в боевых порядках с учетом их индивидуальных природных возможностей. Им мы обычно подбирали такое место, чтобы они могли с максимальной отдачей работать на группу и меньше заботиться о собственной безопасности. Это часто позволяло нам своевременно обнаруживать противника, принимать меры против возможных внезапных атак и занимать выгодное положение для боя.

К лету сорок второго года относится беспримерная по дерзости и мастерству атака двух наших летчиков, которую они провели 9 июля в районе населенного пункта [141] Васильевщина. В тот день старший лейтенант Виктор Едкин и младший лейтенант Константин Красавин встретили до двадцати двухмоторных вражеских бомбардировщиков Ю-88, шедших под прикрытием «мессеров». «Юнкерсы» шли плотным строем. Вся группа выглядела настолько внушительно, что на двух наших истребителей гитлеровцы не обратили никакого внимания: им, вероятно, и в голову не могло прийти, что наша пара рискнет атаковать такую армаду. Что же касается наших авиаторов, то у них на этот счет никаких колебаний не было. Их атака была совершенно неожиданной для врага, неожиданной, на первый взгляд, нелогичной, никакой схемой не предусмотренной.

Гитлеровцы растерялись. Строй бомбардировщиков распался. Бомбежка наших войск была сорвана. На Едкина и Красавина, конечно, ринулись «мессеры», но наши летчики действовали хладнокровно, без ошибок, очень четко провели бой, и каждый из них сбил по одному вражескому истребителю. За этот бой, который с земли наблюдал командующий фронтом, оба летчика были награждены орденами Отечественной войны I степени.