Как надо было поступить с теми великосветскими русскими дамами, которые по целым дням ездили из дома в дом и распространяли самые гнусные слухи про Царя и Царицу? Как надо было поступить в отношении тех двух отпрысков стариннейшего рода князей Долгоруких, которые присоединились к врагам монархии? Что надо было сделать с ректором Московского университета, который превратил это старейшее русское высшее учебное заведение в рассадник революционеров?

Что следовало сделать с графом Витте, возведенным Александром III из простых чиновников в министры, специальностью которого было снабжать газетных репортеров скандальными историями, дискредитировавшими Царскую семью? Что нужно было сделать с профессорами наших университетов, которые провозглашали с высоты своих кафедр, что Петр Великий родился и умер негодяем? Что следовало сделать с нашими газетами, которые встречали ликованиями наши неудачи на японском фронте?

Как надо было поступить с теми членами Государственной Думы, которые с радостными лицами слушали сплетни клеветников, клявшихся, что между Царским Селом и ставкой Гинденбурга существовал беспроволочный телеграф? Что следовало сделать с теми командующими вверенных им Царем армий, которые интересовались нарастанием антимонархических стремлений в тылу армий, более, чем победами над немцами на фронте? Как надо было поступить с теми ветеринарными врачами, которые, собравшись для обсуждения мер борьбы с эпизоотиями, внезапно вынесли резолюцию, требовавшую образования радикального кабинета?

Описания противоправительственной деятельности русской аристократии и интеллигенции могло бы составить толстый том, который следовало бы посвятить русским эмигрантам, оплакивающим на улицах европейских городов «доброе старое время». Но рекорд глупой тенденциозности побила, конечно, наша дореволюционная печать.

Личные качества человека не ставились ни во что, если он устно или печатно не выражал своей враждебности существующему строю. Об ученом или же писателе, артисте или же музыканте, художнике или инженере судили не по их даровитости, а по степени радикальных убеждений. Чтобы не идти далеко за примерами, достаточно сослаться на философа В.В.Розанова, публициста М.О.Меньшикова [63] и романиста Н.С.Лескова.

Все трое по различным причинам отказались следовать указке paдикалов. Розанов — потому что выше всего ставил независимость творческой мысли; Лесков потому что утверждал, что литература не имеет ничего общего с политикой; Меньшиков — потому что сомневался в возможности существования Российской Империи без Царя. Все трое подверглись беспощадному гонению со стороны наиболее влиятельных газет и издательств. Рукописи Лескова возвращались ему непрочитанными, над его именем смеялись самые ничтожные из газетных репортеров, а несколько его замечательных романов, изданных на его же собственный счет, подверглись бойкоту со стороны предубежденной части нашего общества. Немцы и датчане, под предводительством Георга Брандеса, были первые, которые открыли Лескова и провозгласили его выше Достоевского» [64].

Александр Михайлович в этом перечне паразитов, почуявших первыми утрату императорской властью сакральности, не упомянул деятелей церкви, которые сразу же после отречения Николая II поддержали и благословили Временное правительство; не упомянул и своего родственника — бывшего великого князя Кирилла Владимировича, также присягнувшего Временному правительству вместе с возглавляемым им гвардейским флотским экипажем [65]. Кроме того, Александр Михайлович, в своих воспоминаниях, хотя и затрагивает некоторые пагубные для страны решения императорской власти в три последних царствования, однако он не связывал их с процессом десакрализации власти. И всё это говорит о том, что даже один из наиболее умных, дальновидных и честных представителей клана Романовых не понимал сути сакральности власти и причин её утраты монархией в России. На наш взгляд это во многом является следствием запуганности его в детстве попом — отцом Титовым, о чём он сам пишет в цитированном ранее фрагменте воспоминаний.

Тем не менее, вопреки всему этому, монархическая идея снова овладевает «умами» (кавычки здесь просто безальтернативны) представителей некоторых «элитарных» кланов России, поскольку постсоветский буржуазно-либеральный режим не обладает ни легальностью происхождения, ни легитимностью, ни сакральностью. Политический проект возобновления монархического правления путём помазания на царство того или иного претендента не погашен, и есть те, кому это видится единственной и безальтернативной возможностью сакрализации государственной власти в России.

В деле реставрации монархии им помогают представители ростовщического клана Ротшильдов [66], естественно, пекущегося не об интересах России, а о своих собственных интересах и интересах своих хозяев. Но никого из правителей не интересует — примет ли монархическую форму правления общество в целом, а не только «элитарные» кланы, которые почему-то уверены, что проблема сакральности власти в России будет решена возобновлением монархического правления «царя Георгия» — потомка не только бывшего великого князя Кирилла Владимировича, но и Гогенцоллернов (правящей династии Германии) и грузинской династии Багратидов, происхождение которой возводят к библейскому царю Давиду. Никого из них не интересует, как это всё соотносится с объективными закономерностями бытия человеческого общества.

Сакральности у такой власти не будет, хотя её легитимность Ротшильдами и К^О будет признана, но и исторически преемственной легальности такой власти тоже не будет [67]. Кроме того в начале ХХ века православие само утратило даже видимость сакральности, поскольку многие в России поняли: Русская православная церковь — церковь кесаря, но не Бога. В этом её прямо обвинил Л.Н.Толстой в статье «Почему христианские народы вообще и в особенности русский находятся теперь в бедственном положении» [68]. И как заметил В.О.Ключевский, «на З[ападе] церковь без Бога, в России Бог без церкви». Такой статус церкви стал результатом её фактического атеизма, вследствие возведения хилиазма-милленаризма в ранг ереси, и в народах многонациональной Русской цивилизации многие почувствовали это к концу XIX — началу ХХ века. Именно следствием этих двух обстоятельств (утрата РПЦ сакральности и ощущение этого факта в народе) стали одной из объективных причин революции и гражданской войны.

Именно поэтому речь должна идти о деятельности носителей высшей государственной власти в согласии с иерархически наивысшим всеобъемлющим управлением, которое в религиозной лексике имеет имя — Бог, а в атеистической — законы Природы, включая и ноосферные законы — по их сути нравственно-этические. И эта связь тем более эффективна и действенна, чем более нравственно праведны носители высшей государственной власти. Через это реализуется принцип «не в силе Бог, а в Правде», альтернативный принципу «сила наша будет законом правды, ибо бессилие оказывается бесполезным». И Русская многонациональная цивилизация — вследствие притязаний на самоназвание «Русь святая» — может развиваться только, если власть в ней — сакральна по сути, а не когда в результате шоу «принудительной сакрализации» узурпаторам власти или их марионеткам удаётся на некоторое время убедить толпу в священности власти и в священности особ её носителей.

Либерал-демократы, не понимая существа сакральности власти как явления объективного, объясняют себе и народу этот феномен Русской цивилизации достаточно примитивно: «Царь хорош — бояре плохие». Но и цари, как показывает исторический анализ, не всегда в России были хороши, как бы задним числом их ни причисляли к лику святых праведников и невинных страстотерпцев Христа ради вопреки тому, что они рулили Россией большей частью в пределах попущения Божиего, а не в русле концепции построения Царствия Божиего на Земле усилиями самих людей в Божьем водительстве.