Вопрос только в том, находится ли власть в самообольщении, либо она лжёт, осознавая этот факт. Вне зависимости от последнего обстоятельства именно эта ложь характеризует три последних царствования. Кроме того, вне зависимости от того, пребывает власть в самообольщении либо лжёт осознанно, — последствия для общества в принципе одни и те же в силу того, что информация и алгоритмика в процессе такого управления объективно неадекватная решению задач в русле Промысла. Из этого обстоятельства и проистекает русская поговорка «народ согрешит — царь отмолит, царь согрешит — никто не отмолит» (В.И.Даль приводит её в своём Словаре).

В библейской культуре сакральность власти, как считается, обеспечивалась автоматически таинством помазания на царство, осуществляемым институтом церкви, либо верностью «демократически избранного» главы государства клятве при вступлении в должность на Библии либо на конституции страны. В небиблейских государствах для сакрализации власти используются аналогичные по сути ритуалы с тою лишь разницей, что клятвы приносятся не на Библии.

Однако, как было отмечено выше, качество жизни общества обусловлено двумя факторами: концепцией управления и качеством государственного управления в соответствии с действующей концепцией. Это обстоятельство неизбежно приводит к выводу:

если концепция объективно сакральна, то власть, обеспечивая достаточное для воплощения концепции в жизнь качество государственного управления, как следствие — автоматически — обретает сакральность;

если же концепция сама по себе — отсебятина, выражающая мирское своекорыстие тех или иных политических сил, то такая концепция в принципе не может быть сакральной, со всеми вытекающими из этого факта последствиями для власти и для верноподданной ей части общества.

В последнем случае, если оппозиция власти будет следовать сакральной по её сути концепции, то сакральность обретёт именно оппозиция, и если она после обретения государственной власти сохранит верность сакральной концепции, то и новая государственная власть будет сакральной.

Если говорить о цивилизации Руси — России, то раздрай между заведомо не сакральной концепцией, которой реально подчинена власть в различном её оформлении на протяжении истории, и народным требованием к власти — быть сакральной, проистекающим из совести множества людей, — норма жизни на протяжении большей части последнего тысячелетия. Исторически непродолжительные периоды, когда власть была действительно сакральной, — только тому подтверждение.

Дело в том, что социологические воззрения Христа в предельно краткой форме выражены в его словах: «Закон и пророки[57]до Иоанна[58]. С сего времени Царствие Божие благовествуется и всякий усилием входит в него» (Лука, 16:16).

Но именно это учение о становлении Царствия Божиего на Земле усилиями самих людей в Божьем водительстве, в официальном церковном учении, унаследованном Русью от Византии в готовом к употреблению виде, объявлено ересью [59].

В ранг же сакральной официальной церковью на протяжении всего этого времени возводится идеология, в основе которой воззрения апостола Павла: «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу, не с видимою только услужливостью, как человекоугодники, но как рабы Христовы, исполняя волю Божию от души, служа с усердием, как Господу, а не как человекам, зная, что каждый получит от Господа по мере добра, которое он сделал, раб ли, или свободный» (К Ефесянам послание апостола Павла, 6:5-8).

Но народ от власти, — будь она в лице великого князя, царя, генерального секретаря ЦК КПСС и Политбюро, избранного президента постсоветской РФ и патриарха Московского и всея Руси, — ждал и ждёт правления в русле истинного Христианства: «Царствие Божие благовествуется и всякий усилием входит в него».

В силу изложенного монархия как, впрочем и другие формы правления, сами по себе сакральностью не обладали и обладать не могут. Видимость сакральности (священности) власти, а равно — монарху придавал культ идеи: монарх — наместник Божий на Земле, и служение ему — эквивалентно служению Богу. В России это идеологическое обоснование монархического правления, как было отмечено в разделе 1, восходит к Иосифу Волоцкому.

Но как было показано выше, реальная сакральность власти и политическое шоу её сакрализации — разные явления. В частности вследствие этого, монархический абсолютизм, не обладая реальной сакральностью (он обладал только видимостью сакральности, производной от церковного культа идеи «монарх — наместник и помазанник Божий»), ушёл в прошлое. Он ликвидировался двумя путями:

тем, кто это понял, но пожелал сохранить монархию хоть в каком-то виде, — «мировой закулисой» было позволено перейти к конституционной монархии,

те абсолютистские монархии, которые этого не поняли или не пожелали подчиниться «веяниям времени», индуцируемым «мировой закулисой», были ликвидированы в ходе оплаченных транснациональным банковским истэблишментом «демократических революций», в результате которых возникали разнородные республики либо диктатуры.

Единственной защитой от такого рода происков и успехов политики «мировой закулисы» может быть только действительная сакральность власти, возникающая как результат проведения ею политики (глобальной, внешней и внутренней) в русле Промысла Божиего. [60]

Но и в республиках, и в диктатурах проблема сакральности государственной власти была и остаётся актуальной, поскольку легальность и легитимность государственной власти, даже если они достигнуты, не гарантируют обретения властью сакральности под воздействием шоу её сакрализации: объективные закономерности, шесть категорий которых упомянуты выше, действуют вне зависимости от шоу — «расфуфыренность» паровозов и прочие выражения «верноподаннности» не воспрепятствовали катастрофе в Борках и последующему краху империи; вся тщательно продуманная ритуальщина, хотя и пленяла толпарей третьего рейха [61], придавая власти фюрера видимость сакральности, не защитила рейх от разгрома и т.п.

Утрату властью сакральности первыми чуют наиболее прикормленные ею «верноподданные» паразиты на теле народном [62], и именно они становятся первыми изменниками и предателями, ниспровергателями власти, утратившей сакральность. Поэтому великий князь Александр Михайлович совершенно прав в своих оценках движущих сил революции, обрушивших империю:

«Императорский строй мог бы существовать до сих пор, если бы «красная опасность» исчерпывалась такими людьми, как Толстой и Кропоткин, террористами, как Ленин или Плеханов, старыми психопатками, как Брешко-Брешковская или же Фигнер или авантюристами типа Савинкова и Азефа. Как это бывает с каждой заразительной болезнью, настоящая опасность революции заключалась в многочисленных носителях заразы: мышах, крысах и насекомых...

Или ж, выражаясь более литературно, следует признать, что большинство русской аристократии и интеллигенции составляло армию разносчиков заразы. Трон Романовых пал не под напором предтеч советов или же юношей-бомбистов, но носителей аристократических фамилий и придворных знати, банкиров, издателей, адвокатов, профессоров и др. общественных деятелей, живших щедротами Империи.

Царь сумел бы удовлетворить нужды русских рабочих и крестьян; полиция справилась бы с террористами! Но было совершенно напрасным трудом пытаться угодить многочисленным претендентам в министры, революционерам, записанным в шестую Книгу российского дворянства, и оппозиционным бюрократам, воспитанным в русских университетах.