— А как Светка … голая? Смотрится? Как это она … днем? Ничего?

— Ничего. Она классная. Я делом занимался, я не рассматривал.

Грише казалось, что друг должен был бы начать описывать, какая Света красивая, это у нее такое, а это — вот такое … но Валера не рассказывал о Светиной красоте. Почему? Еще ему хотелось спросить, о чем они с ней говорили. Но, эти вопросы он так и оставил при себе. На первом месте у него сейчас была все-таки «техника».

— А помнишь мы с тобой читали, что девушку надо подготовить. Ты готовил?

— Не знаю. Ничего я такого не делал. Она сама готова была, вся мокрая. Класс.

— А гондон? Ты надевал? У тебя с собой был? Трудно надеть? Скажи честно.

— Был у меня с собой … да только я его не использовал. Она сказала, что можно … я бы все равно не успел его надеть.

— Ой, Валер …

— Не говори ничего. Сам знаю: зря. Нельзя бабам верить. Залетит и ты вместе с нею … под фанфары. Но, она же сказала … я больше ни в жисть, обещаю … это только сегодня. Ну, дурак я, дурак. Знаю.

Валера остался с ними ужинать, домой ему идти явно не хотелось. Вечером они вышли и вдвоем прошлись по Соколу.

— Что ты Светке своей не звонишь? Может она ждет.

— Не надо. Я хочу один побыть. Ну … с тобой то-есть. Светка успеется.

Это даже нельзя было считать оговоркой: побыть одному для них давно означало «побыть с другом». Все лето Валера встречался со Светой. Он жил на сборах, уехать он оттуда мог только к вечеру, но вечером у Светы были дома родители, а значит … все было невозможно. «Да, не едет он к ней просто так. Ради „дела“ приехал бы, а так — не хотел. Не любит он ее». Для Гриши это было очевидно, но он инстинктивно понимал, что обсуждать это с другом не стоит. Валере было бы трудно тогда признать потребительское отношение к своей первой девушке. Став старше, он подобное охотно признавал, но тогда они оба были еще слишком юные, цинизм им был неведом. До него было еще года полтора.

Странным образом ни зависть к Валере, ни любопытство у Гриши не прошли. Он ложился спать и долго лежал без сна, представляя себе друга со Светой. Валера все еще распространялся о подвигах, но более скупо. Прибавились только три подробности: в гондоне получается медленнее, но не так приятно; они пробовали разные позы, и было так — то и так-то … и так было лучше, чем этак; Светка брала в рот и вот это … вообще улёт. Гриша понял, что рассказывать больше было не о чем. Все повторялось в разных вариациях. И вообще за всю жизнь Валера так подробно рассказывал ему только о Свете, никогда больше он не делился с другом никакими чисто техническими деталями. Между ними это стало неписаным табу.

Еще только раз ребята не отказали себе в желании жадно высказать свои впечатления, сравнить их, подробно смакуя подробности, не стесняясь спрашивать. Это случилось тогда, когда и Гриша перешел в новое состояние, а произошло это с ним в середине августа, через два месяца после Валеры в то же самое знойное дымное московское лето 1975 года.

Шел июль. Со знаменательного московского лета прошло уже почти 40 лет. Сейчас опять было лето, но все было совершенно другим. Грише было решительно нечего делать. Летнюю школу он давно выкинул из головы, насчет отпуска они с Марусей так ничего и не решили. Муся много времени проводила у Аллки. Возила внука в бассейн, на неделю вся семья съездила на море. Совместные гуляния, обеды, ужины с вином. Завтракали порознь: Муся с Гришей и с Антошей, он просыпался рано. Аллка с Колей, пользуясь присутствием родителей, долго валялись в кровати и потом присоединялись к ним на пляже. В орегонском холодном океане купаться было невозможно. Гриша с Марусей чинно по-стариковски сидели на парусиновых креслицах и Гриша вспоминал так же сидевших своих родителей. Они ему тогда совсем молодому казались очень пожилыми и скучными. Ездили они тогда разок в Прибалтику всей семьей. Это было уже после 9-го класса. Гриша играл в волейбол, скучал по Валере. В пансионате на Курше Неринге отдыхало несколько девочек с родителями. Мама все время подталкивала сына к знакомству с ними, но Гриша к тому времени давно не стремился ходить с девочкой за ручку. Как мама была наивна. Он заранее знал, что ничего с женщинами в пансионате ему не светит, мама будет все время начеку, да и девушек подходящих для серьезного романа вокруг он не видел, и пытался чтением и спортом компенсировать недостаток женского общества.

Как давно это было, а сейчас он сам сидит рядом с женою и смотрит на пейзаж … На пляже были молодые ребята, которые играли в волейбол, но Гриша к ним не подходил. Волейбол казался одновременно привлекательным и утомительным. Стоило ли, напряженно скоординировавшись, ждать подачи, выпрыгивать к сетке и ставить блок, принимая на руки сокрушительный удар мячом? Стало казаться, что все это для него миновало и рядом не было Валеры, чтобы его подстегнуть, доказать, что они «еще могут». Может Валерка, у которого не было внуков, а была, наоборот, дочь-подросток, чувствовал себя моложавым. Его женщине не было еще 30 лет. Гриша вспомнил о Йоко и устыдился своих мыслей.

Мысль о поездке в Париж к нему время от времени возвращалась. Надо было решать. Умом он понимал, что следует съездить. Вечный город, мечта их юности. Там спокойно погулять, сходить в пару музеев, покататься на катерке по Сене, посетить окрестности. Может даже взять в прокат машину и смотаться в Нормандию или к Замкам Луары. Почему бы и нет? Они с Марусей о Париже говорили, она вроде согласилась, но почему-то после этого разговора его больше не теребила. То ли ей не хотелось уезжать от Аллки, то ли ей, как и ему, было лень двигаться с места. Собираться, лететь, устать, измучиться от перехода на другое время, с утра до ночи бродить по городу, стараясь как можно больше посмотреть, есть в ресторанах … Никаких реальных шагов Гриша не предпринимал. Пару раз он смотрел на интернете билеты. Они были по-прежнему недешевы, и Гриша откладывал покупку, считалось, что он ждет, пока билеты станут немного дешевле. На самом деле, никакой погоды их удешевление на 50 или даже на 100 долларов, в их бюджете не делало. Просто Гриша ловил себя на том, что ехать ему просто не хочется, и туризм его не интересует. Его это расстраивало как признак старости, ему даже казалось, что ехать они «должны», иначе совсем труба и придется расписаться в том, что он полный старикашка. Ехать стоило еще из-за того, что на будущее лето у Аллки будет новый ребенок и Маша уж точно никуда не поедет. Ему следовало купить билеты, заказать гостиницы и … вперед, но время шло, а они так и сидели дома.

Дни становились короче, в 8 часов уже было темно. Однажды Маня вернулась домой расстроенная, она забыла в магазине кошелек. Вернулась, уверенная, что кошелек отдали в кассу, но никто ничего не отдавал, и Маша была в процессе переваривания и осмысления масштабов неприятности. Когда-то в Москве, чемпионкой по кошелькам была Машина мама. У нее кошельки крали систематически, речь просто шла о большем или меньшем количестве денег, которых она лишалась. Тут все было по-другому: наличность с собой никто не носил, но зато ты терял кредитные и страховые карточки, разные удостоверения, а главное, водительские права. Это не было катастрофой, все с течением времени, заполнив кучу бумаг, ты мог восстановить, что это требовало времени, усилий и нервов. Не катастрофа, а неприятность, причем досадная. Маша плакала, потом звонила в кредитные компании, снова и снова рассказывала Грише о том, как и почему она оставила на прилавке кошелек. По всему получалось, что Маша просто невнимательная дура. Они оба это понимали, бедная Муся себя ругала, а Гриша ее утешал, философски замечая, что «дай, Муся, бог, чтобы у нас с тобой не было больших несчастий». При этом он знал, что доморощенная философия мало помогает. В глубине души он был Машей недоволен: вот раззява, живет как во сне. Хотя по сравнению с тем, что с Маруськой произошло поздней зимой, вскоре после того, как они поженились, потерянный сегодня кошелек, был просто ерундой: ну забыла — и забыла.