— Понятно, на ваш вопрос он не ответил, но … это интересная теория … «синклит» как демиурги нашего бытия, по своему желанию перетекающие из материальной в нематериальную субстанцию. Изящно. Я конечно слышал об идее альтернативных миров, но это никогда не было в центре моих интересов, хотя нет, я ошибаюсь. Маленьким меня завораживали зеркала. «Зазеркалье» для меня существовало, мне очень хотелось туда забраться. Я завидовал Алисе и Оле из «Королевства кривых зеркал». Почему-то мне казалось, что туда берут только девочек. А меня не пустят.

— Ну, вот, теперь вы получили такую возможность.

— Вы меня, Лида, заинтересовали. Так значит, я прежний остаюсь в нашем заснеженном Нью-Йорке, так? Или как только я попадаю в «зазеркалье», я сразу умираю?

— Михаил, нет конечно. Вы вовсе не умираете. Вы спокойно живете своей жизнью, ничего с вами не происходит. Умираете вы в предназначенный вам час …

— Вы знаете когда и как?

— Знаю. Но от вас я такого вопроса не ожидала.

— Я вас разочаровал? Оказался вовсе не таким продвинутым как вы ожидали? А?

А меня дочка еще очень молодая. Просто хотел на всякий случай узнать … Ладно, вопрос снимаю. Вот, вы сказали, что-нибудь подправят. Я могу узнать что? Вдруг исправят из кулька в рогожку, что-нибудь не очень удачное во мне, но дорогое моему сердцу. Я хочу конкретно знать, что это будет.

— Михаил, я не знаю. Не я решаю, это работа синклита. Ваша личность будет разложена на мельчайшие составляющие, составляющие проанализируют и иногда даже мельчайшего изменения достаточно, чтобы жизнь пошла по несколько иному руслу. Любое ваше качество дает вектор, происходит движение, продолжающее до логического конца, и начинается другое векторное движение … и так всю жизнь. Один из векторов будет немного перенаправлен, это повлечет глобальные изменения …

— Понял, понял. «Угол отражения» отклонится? Я по физике хорошо соображал. Но все-таки … куда отклонится, что именно? Ну, например, вы же можете предположить что-то конкретное … Что менять-то будут?

— Ладно, это просто пример … вы, Михаил, всегда были слишком полным, вас это не украшало, портило жизнь. Толстый мальчик, толстый юноша, толстый мужчина … Вас воспринимали, как толстяка.

— Постойте, постойте, Лида. Ваш пример основывается на том, что меня «сделают» не толстым. Я буду ладным, крепким и стройным. Но в этом же нет никакого смысла.

— Почему? Я вижу вас маленьким Мишенькой. Вы на даче у бабушки с дедушкой. Вам 6 лет. На участке, он засажен высокими соснами, валяется ваш трехколесный велосипед. На двухколесном вы так пока кататься и не научились. И никогда не научитесь. Вы толстый, довольно высокий и неповоротливый ребенок. У вас круглое лицо, красные толстые губы, вы ребенок улыбчивый и покладистый. У бабушки с дедушкой с вами нет проблем. Они даже не замечают, что вы толстый. По выходным на дачу приезжают родители, они врачи, освобождаются из больницы в три часа, но по будням на дачу не приезжают. Мама с папой берут вас на речку. Вы купаетесь под их присмотром. Толстый грузный еврейский мальчик в синих сатиновых длинных трусах. Соседским девочкам вы кажетесь смешным, а мальчики вас презирают, потому что вы с ними не катаетесь на велосипедах и не играете в футбол. Какой уж там футбол … никаких подвижных игр в вашем детстве нет. Вы часами лежите в гамаке и читаете приключенческие книги. Аппетит у вас очень хороший и это радует бабушку, которая с большими трудностями печет вам пирожки.

У Михаила появляется на лице мечтательное выражение. Он весь в тех далеких картинках. В пожилом мэтре можно угадать того маленького дачного Мишу, всегда в хорошем настроении. Неужели он так никогда и не пожалел, что толстый? Даже в детстве и юности? Наверное нет. Глупый она ему привела пример.

— Чудесно, Лида. Я примерно таким и был. Да, толстым еврейским маминым и бабушкиным «сынком». Только кто вам сказал, что я был недоволен? Замечал ли я вообще, какой я? Ну, видел, что я толстый, но это не имело для меня значения. Я был в мире книг, ловил насекомых, смотрел на них, думал о зеркалах, задавал взрослым множество вопросов. Ни футбол, ни велосипед, ни плаванье меня не интересовали. Внимания девочек я тогда не искал. Игры в мяч казались мне глупыми. Понимаете, я был счастливым любимым ребенком, обожающим свою семью.

— А потом?

— Что потом? В школе, в институте? Вы имеете в виду мои комплексы насчет «я — толстый» и соответственно некрасивый и нежеланный?

— Да, я это имею в виду. «Я — толстый» мы взяли просто для примера. Я «вижу» вас в один из первых дней в институте. Вы сидите на втором этаже на обшарпанном диване в коридоре. Сидите один, широко раскинув руки на спинку. Рядом с вами можно сесть, но никто не садится. Ребята шепчутся в углу, около туалета, вы их видите. Девочки проходят мимо. Среди них у вас есть знакомые, вы с ними учились во второй французской спецшколе, на вас оглядываются, но дальше взглядов дело не идет. Вам не обидно? Или вы этот эпизод не помните?

— Ну, вообще-то да, забыл. Но сейчас вспомнил. Да, они ко мне не подходили, я даже знал почему: я был другим, не совсем таким как они. Я улыбался, прекрасно понимая, что с ребятами надо дружить, но в глубине души я же вовсе не хотел, чтобы ко мне подходили. Я не хотел болтать, рассказывать о себе, интересоваться тем, что мне было не нужно. Институт был для меня, как вы возможно себе представляете, скучен и слишком легок. Я там особо ничему не научился, просто мне был нужен диплом.

— А девушки?

— Что девушки? Вы хотите сказать, что я не был никому нужен? Это правда, но и мне никто не был нужен. Моя сексуальная энергия сублимировалась в другие интересы.

— Вы были совсем молодым юношей, а выглядели почти как сейчас. Не юноша, а дяденька, причем не очень молодой. Лицо молодое, а комплекция средних лет мужчины. Вы себя в зеркало видели? В таком возрасте успех у женщин невероятно много значит. Вы будете это отрицать?

— Нет, не буду. Я тогда начал уже заниматься кино. После работы в школе мне удалось устроиться в НИИ Киноискусства. Я был в таком обалденном кайфе от знаний, профессии, окружения, что мне было не до женщин. Поверьте. А перед этим ездил на семинары в Тарту. Там семиотики работали. Меня эти ученые буквально завораживали. А потом Тыняновские чтения в Резекне.

— Да, да, я знаю, но это все пришло позже. Но был же у вас период недовольства своей внешностью. Я знаю, что был.

— Был, вы правы. Но … я вот сейчас об этом подумал. Тогда я наверное хотел бы больше походить на Алена Делона, но сейчас … я, толстый Миша, нелюбимый глупыми молоденькими девочками, тянулся к книгам, науке, ученым … а вот, если бы я был стройным и дико у девочек популярным, может я бы меньше прочел, и со мною никогда бы не произошло того, что произошло. И кстати, у меня была целая сеть социальных контактов с блестящими людьми. Они были интересны мне, а я — им. И еще … вы сказали, что все про меня знаете. Тогда вам же известно, что у меня была первая жена, Лена. Мы где-то в 80-ых поженились. Довольно красивая женщина, потом наши с ней пути разошлись, но ничего плохого я вам о ней не скажу. Я был молодым, полным сил, пьесу даже опубликовал … я еще в институте сочинял пьесы. Вот одну помню: разговор соседей в очереди в туалет … коммунальная квартира. Нигде не взяли к постановке. И правильно … А еще я много преподавал, во ВГИКе, на Сценарных и режиссерских курсах, стал сотрудником Института философии РАН. Это же я придумал название издательства «Ad Marginem», а вот главный редактором не стал. Жаль, хотя в общем, чем больше я думаю о своей жизни, тем меньше я хочу что-либо в ней менять.

— Ладно, бог с ней, с вашей толщиной. А вот вы пошли работать в школу, не хотели, а пришлось.

— Да, было дело. Я же еврей, закончил МГПИ, куда «наших» брали, не мог на работу устроиться. Пошел в школу.

— Это же была потеря времени. В другой жизни, вы бы эти три года возможно не потеряли.