Его голос звучал ниже чем обычно, злее и надрывнее. Внутри клёкотало самоотвращение. Прохожие шарахались, вжимаясь в дальнюю стену перехода. Макс наслаждался людским недоумением и немым обожанием со стороны этих уличных крыс в чёрном. Нет, они его ненавидели, как ненавидели каждого, кто хоть немного лучше пыли под ногами. Это мир, где отвратительное тянется к уродливому. Они везде одинаковы. Неприкрытая ненависть к тому, кто в чистой одежде или просто имеет хоть какие-то деньги. Макс закончил петь, вытирая полоску слюны с подбородка. Ему вдруг подумалось, не пошёл ли он пеной, как бешеная собака?

— Круто, — сказал толстый увалень в футболке с волком.

Его лицо было красным от загара и пьянства. Он зятянулся, бросая бычок себе под ноги.

— А Цоя знаешь что-нибудь? Ну там про «Звезду по имени Солнце».

Макс хотел сказать что-нибудь типа «иди ты на ***», но он оказался злее, чем думал. Миг — и гитара обрушилась на голову жирному. Всё как в замедленной съёмке — деревянные щепки, порванные струны, застывшее удивление в глазах. Макс бросил гитарный гриф, задев кого-то из дружков пострадавшего, и сделал то, что было вполне целесообразно для человека его комплекции — пустился бежать.

Опомнился он где-то на середине длиннющей лестницы. За ним никто не гнался. Это было вполне ожидаемо. Говнари слишком трусливы, чтобы дать сдачи хоть кому-то или же заступиться за своих. Макс понял это, общаясь с их представителями в своём городе, когда один «резкий» гопник мог запросто разогнать всю тусовку в десять — пятнадцать человек.

Надо было возвращаться домой. Он уже сорвал свою злость на самом ничтожном существе, что только мог встретить. Стало как-то спокойней и живей. По телу приятно разливался адреналин. Макс заглянул в магазин и купил ребятам водки с колой. Надо было сделать им приятное, а то Герман снова начнёт выступать. Конечно же, их всех можно понять. Он ведёт себя несколько неадекватно. Макс до ужаса боялся, что они могут от него отвернуться, тогда его жизнь будет кончена. После всего пережитого тяжело вернуться к прошлому.

Дверь открыл Герман с каким-то равнодушным и отрешённым видом. Макс обнял его в попытке растормошить.

— Прости, — прошептал он.

— Перебесился? — спросил Герман.

— Угу.

Далее Макс поведал всем историю про переход и гитару. Дани снова проникся и начал ржать.

— Я же говорил! — радостно закричал он.

Когда кончилась водка и лень было бежать за новой, всех потянуло на приключения. Дядя Джи сказал:

— Я всё равно делаю скоро ремонт, так что можно захреначить на стены всё, что угодно.

Дани недолго думая достал из холодильника шоколадную пасту и кинул полную банку в стену. Коричневые потёки украсили аккуратные кремовые обои.

— Что ты делаешь? — спросил Дядя Джи. — Я имел в виду рисунки.

— Ща будет, — сказал Дани, размазывая по стене коричневую массу.

— Что ты рисуешь? — спросил Джеффри.

— Неужели ты не видишь? Я рисую говно.

Джи присел на пол, хватаясь за голову:

— Сколько же у нас пустых бутылок. От них просто необходимо избавиться.

Он пошёл в другую комнату и достал пневматическую винтовку. Дани на миг забыл про рисование говна говном. Всё побежали выстраивать бутылку в дальнем конце коридора.

Макс всё это время молча сидел в гостиной, погруженный в свои мысли. Он слышал выстрелы и звон стекла. Этот звук завораживал. Герман стоял у дверного косяка, издали наблюдая за стрельбой. Ему не хотелось вмешиваться. Пули летели, бутылки бились.

Дани надоело играть с винтовкой. Он нашёл ещё одну банку шоколадной пасты и принялся разрисовывать все стены в туалете. Потом нашёл странную куклу, похожую на мёртвого младенца, и повесил его в петле прямо над унитазом. Дальше в ход пошёл кетчуп. Кресты и пентаграммы засияли посреди коричневого месива.

— Ну тебя и кроет, — сказал Джеффри, вполглаза наблюдая за его творением.

— Это мой алтарь Фекалоида, — ответил Дани.

Макс тем временем выглянул в коридор.

— Не ходи тут босиком, всё в осколках, — предупредил Герман.

Тот ничего не ответил, принимая из рук Дяди Джи винтовку. Макс стрелял не целясь, напевая:

Пули с удивительной точностью достигали цели, разнося в прах оставшиеся бутылки.

— продолжал он.

— Боже, как я не люблю эту песню, — проворчал Герман.

Дани выводил кетчупом, шоколадной пастой и майонезом «Бордель у Дяди Жиди» на двери туалета. Виновнику торжества было ровным счётом наплевать.

— Бутылки кончились! — крикнул Макс. — Есть у кого-нибудь ещё?

Нашлись только две банки с помидорами, но всем было уже наплевать. Разлетелось стекло, потоки рассола и красной мякоти помидоров. Красиво и отвратительно. Макс сделал шаг вперёд и поскользнулся, падая на локти и колени. Осколки впились в руки, но боли не было. Только странное чувство нереальности происходящего. Он поднял вверх руку, покрытую сияющими алмазами битого стекла.

Кровь. Её слишком мало и она не такая красная, как должна быть. Так много порезов и так мало крови. Всё, что нужно сделать — это просто выпустить её на свободу. Макс схватил большой треугольный осколок. Он слышал сквозь шум в своей голове, как Герман кричит ему что-то. Но было поздно. Стекло врезалось в кожу, оставляя тонкие полоски ран.

Герман с силой схватил Макса за плечи, вырывая из рук стекло.

— Ты что спятил?! Что ты делаешь?! — закричал он.

На шум прибежали Дани и Джефф. Втроём им удалось скрутить вырывающегося Макса.

Он очнулся весь в крови на полу в комнате. Герман осторожно вытаскивал осколки из кожи пинцетом.

— Я не знаю, что мне сделать: пожалеть тебя или побить? — сказал он.

Макс только пожал плечами.

— Знаешь, я плохо помню, что было. Это какое-то помутнение. Я даже не был пьян.

Герман обрабатывал его порезы спиртом. Макс зашипел от резкой боли.

— Тебе повезло, что ты не гитарист. У тебя на пальцах места живого нет.