Труднее всего пришлось 3-му батальону серебровского полка. Именно на его участке прорвалась группа вражеских танков. Задержать их батальон не смог, но, пропустив танки через свои траншеи, бойцы продолжали отбивать атаки пехоты. Против батальона наступал целый полк, и был момент, когда одна рота дрогнула, начала отходить, Тут грозила образоваться брешь, которая могла надломить пашу оборону, и Серебров приказал комбату восстановить положение любой ценой.

Комбатом являлся 22-летний лейтенант Яков Бреус, принявший батальон две недели назад, во время боев под Дубоссарами, где был убит прежний командир. Лейтенант вскочил на коня (да, так воевали мы в то время — командиру стрелкового батальона полагался конь), прискакал под огнем на участок этой роты и сам повел ее в контратаку. Командир полка тем временем позаботился об усиленной артиллерийской поддержке. Но вернуть позиции помогли роте в первую очередь отвага и решительность молодого комбата.

В. Ф. Воробьев считал, что лейтенант совершил подвиг, заслуживающий высшей награды. Учитывая, как много значило не дать врагу вклиниться в нашу оборону, Военный совет армии поддержал представление лейтенанта Бреуса — первого из защитников Одессы — к званию Героя Советского Союза. Он был удостоен этой награды в феврале 1942 года вместе с группой других участников Одесской обороны.

Хочется вспомнить еще одного славного комбата — майора В. А. Вруцкого. Его батальон был единственным из 90-го стрелкового полка, который участвовал в бою 18 августа (два других оставались в Южном секторе) и, действуя слева от Сереброва, принял на себя удар значительной части вражеских сил. Батальон отразил все атаки, причем на его участке к исходу дня оказалось больше всего подбитых и сожженных неприятельских танков.

Вруцкий водил своих бойцов и в контратаки. В последней из них майор был район и выбыл из строя защитников Одессы. Но через год с небольшим В. А. Вруцкий, уже в звании полковника, командовал на Северном Кавказе дивизией.

Касаясь подготовки к бою 18 августа, я говорил уже о начарте 95-й дивизии Д. И. Пискунове, очень предусмотрительно расставившем огневые средства. С самой лучшей стороны показали себя артиллерийские командиры А. В. Филиппович и В. И. Барковский. Имя Барковского вскоре стало популярным в Приморской армии: его сорока-пятки, способные быстро менять огневые позиции, часто на галопе (орудия имели конную тягу) появлялись там, где был возможен прорыв танков и требовалось поддержать пехоту.

На следующий день в поле у станции Карпово было тихо, и бойцы отличившихся накануне частей смогли показать свои трофеи группе гостей из других полков и дивизионов. Несколько подбитых танков даже перетащили ночью тягачами в более удобное для осмотра место.

Организованная по инициативе дивизионного комиссара Ф. Н. Воронина экскурсия на поле успешного боя явилась как бы продолжением учебы на полигоне. У вражеских танков, выведенных накануне из строя, делились с товарищами своим боевым опытом те, кто их поразил, — лучшие артиллеристы противотанкового дивизиона, пехотинцы, умело применявшие бутылки с зажигательной жидкостью и гранаты.

Танки попадались разные. Помню, как приехавший из Западного сектора капитан Шевцов рассказывал у нас в оперативном Отделе:

— Понимаете, марка французская — "Рено". Сзади немецкий крест, а по бокам — эмблема с румынским флагом. Должно быть, эти танки немцы захватили во Франции, а потом передали румынам. Или еще французы Румынию вооружали, а крест — чтобы немцы в своих союзниках не запутались. И все перечеркнула наша, советская отметка- сквозная пробоина от снаряда. Тут же стоит и артиллерист, который этот снаряд послал. Чувствует себя именинником, улыбается и дает пояснения, как на выставке…

Да, возле такого танка беседа, посвященная передаче боевого опыта, превращалась в хорошую политинформацию.

Мне съездить в тот день к Василию Фроловичу Воробьеву и посмотреть на трофеи его дивизии не пришлось. Не отпускали текущие дела, напряженная обстановка в Южном секторе, где продолжались упорные бои. А днем позже стадо и вовсе не до того.

* * *

В структуре руководства Одесской обороной произошли- довольно неожиданно для нас — существенные перемены.

В ночь на 20 августа меня вызвал Шишенин. Начальник штаба только что вернулся с командного пункта военно-морской базы (моряки недавно перенесли его с 411-й береговой батареи в здание кардиологического института — поближе к порту да и к нам). Я думал, что получу указания о том, как использовать артиллерию ожидавшихся из Севастополя кораблей. Но вместо этого услышал:

— Все бразды правления по штабу армии берите в свои руки. А мне предстоит формировать другой штаб…

Я молчал, пытаясь понять, что это может значить. Гавриил Данилович улыбнулся, — наверное, вид у меня был обескураженный. И объяснил: получена директива Ставки о создании Одесского оборонительного района с подчинением Черноморскому флоту. Командующим районом назначен командир военно-морской базы контр-адмирал Жуков. А ему, Шишенину, предложено Жуковым возглавить штаб оборонительного района.

Таким образом, главная новость состояла в том, что Приморская армия переходит под начало моряков. Не скрою, в первый момент это показалось несколько странным: ведь противник под Одессой сухопутный, а решающая сила обороны — наземные войска.

Конечно, с тех пор как наша армия оказалась отрезанной от остального фронта, се боеспособность стала всецело зависеть от морских перевозок, которыми ведал флот. Только он мог доставить нам боеприпасы, подкрепления и все остальное. Из этого, очевидно, и исходила Ставка Верховного Главнокомандования. Смысл принятого решения заключался, как мы понимали, в том, чтобы повысить ответственность моряков за оборону Одессы. Они, разумеется, несли ее и до сих пор, по не в такой степени, как теперь, когда эта ответственность полностью возлагалась на Военный совет Черноморского флота.

Решение Ставки пришло неожиданно, однако не требовалось слишком долго размышлять, чтобы дать себе отчет: в сложившейся обстановке оно совершенно правильно. Прекращалось тягостное положение, когда мы, отрезанные от остальных войск Южного фронта, оказались без нормальной связи с вышестоящим штабом и просто не знали, куда обращаться с самыми срочными нуждами. А уж с Севастополем, с командованием Черноморского флота связь могла быть быстрой и надежной.

Но в тот день, когда мы узнали об Одесском оборонительном районе (сокращенно он стал называться ООР), оставалось не вполне ясным, как будет теперь осуществляться управление войсками.

Полученная директива содержала указания по ряду вопросов: о том, какие рубежи надлежит оборонять до последнего бойца, о развитии системы инженерных сооружений, об изъятии излишков личного состава из тыловых частей и учреждений для использования в строю, о мобилизации всего способного к обороне гражданского населения и т. д. Однако ни разу не упоминалась Приморская армия. Более того — пункт 2 гласил, что командующему ООР подчинены "все части и учреждения бывшей Приморской группы, все части Одесской военно-морской базы и приданные ей корабли". Приморская группа войск уже месяц назад была преобразована в Приморскую армию. И если о последней в директиве ничего не сказано, естественно, возникал вопрос: сохраняется ли вообще на одесском плацдарме армия как оперативное объединение?

Шишенин, кажется, был уверен, что сохраняется. Однако контр-адмирал Жуков держался в тот момент, по-видимому, иного мнения. Во всяком случае, свой первый приказ по войскам ООР (в котором также не упоминалось о существовании Приморской армии) он отдал в ночь на 20 августа, что называется, через голову командарма и штарма. О приказе командующего ООР — отнюдь не формальном, а ставящем боевые задачи — в штабе армии узнали по телефону от командиров дивизий, получивших его для исполнения…

Нет нужды останавливаться на этом эпизоде дольше, чем он того заслуживает. Он сохранился в памяти поучительным примером того, как даже умного и бывалого человека может подвести слишком горячая натура.