* * *

Отсутствие планов и приказов, соответствовавших последним изменениям обстановки, сказалось больше всего на миноносце «Деятельный», который комфлот превратил в эту ночь в посыльное судно. Наша джигитовка в темноте говорила о двух фактах: что события опережают планы и расчеты штаба и что комфлот, никогда не командовавший даже катером, не представляет, насколько это не просто - подходить кораблям друг к другу на ходу, ночью, без предварительной тренировки.

При комфлоте, несмотря на полнокровный штаб, помимо него, состояли колоритные фигуры на должностях «комиссара для особых поручений» и «комиссара по особо важным делам». В текущую кампанию это товарищи Авдонкин и Калинин, но кто из них «особо важный», я всегда путаю. Так вот, через два или три часа после выхода из Петровска последовал семафор: «Деятельному». Подойти к борту, принять комиссара Калинина, доставить пакетом головной транспорт десантом. Комфлот».

С этого момента все прочее улетучилось из головы. Меня охватило сильное беспокойство: никогда еще мне не приходилось выполнять подобного маневра. Но по тому, что командующий не уменьшил своего хода (14 узлов), мне стало ясно, что он сам не понимает, чего требует от подчиненного. Дальше я решил командовать сам, передав ратьерам назад: «Выхожу из строя», начал маневр. Единственно, что благоприятствовало, - слабый ветер, и волнение, и четверть луны, часто закрывавшейся небольшими облаками.

Приблизившись с подветра к правому борту «Карла Либкнехта», я громко крикнул в мегафон тоном нарочито твердым и безапелляционным (хотя у самого, что называется, поджилки тряслись), сознательно игнорируя присутствие начальства на мостике флагмана:

- Андрей Андреевич! Если хочешь, чтобы у тебя уцелели стоики и шлюпбалки, прошу уменьшить ход до малого, точно следить за оборотами машин и держать строго по прямой, чтобы не каталась корма.

Как и ожидал, в ответ послышалось только звонкое «есть», переданное в мегафон Синицыным. Начальство благоразумно не вмешивалось.

Без подачи концов, на двойном комплекте кранцев, «Деятельный» осторожно прижался своей левой скулой к борту «Карла Либкнехта» (чуть позади его мидель-шпангоута), оставаясь к нему под углом 5-10 градусов. Скорость хода при этом регулировалась уже не телеграфом, а звонками.

Деталь, которую не учел. Подход с подветра на том же курсе привел к тому, что луна оказалась на одном пеленге с кормой флагмана. Выйдя из-за облака в момент сближения, она осветила намасленную стальную палубу «К. Либкнехта» в районе его машин, и отраженный блеск слепил глаза стоявшим на мостике «Деятельного» как раз в тот момент, когда надо было ясно видеть каждый фут, если не дюйм, борта флагмана.

«Век живи…» Без перемены курса головного корабля этого совпадения избежать нельзя было. Когда обнаружилось, уже поздно было менять курс, а кроме того, долго пришлось бы объяснять, что мне надо… Тем более что, в конце концов, луна больше помогла, чем помешала.

Как только Калинин перешел к нам на борт, остановкой левой машины, с рулем, одновременно положенным вправо градусов на 10, удалось отстать от корабля, к которому подходил, не прочертив своей скулой или штевнем вдоль его борта.

Маневр удалось сделать чисто только потому - не считая льготных условий погоды, - что не дал миноносцам прижаться бортами. [А что это опасно, крепко запомнил еще с 1915 года, когда, плавая гардемарином на Дальнем Востоке, видел, как «прилип» миноносец (типа «Точного») к борту вспомогательного крейсера «Орел» и не мог отделиться до полной остановки машин обоих кораблей. Но к тому времени из-за попыток сманеврировать на ходу все ванты, штаги и шлюпбалки были срезаны, потянув за собой стеньги и реи (конечно, больше пострадал миноносец). Сконфуженное начальство не снизошло до того, чтобы разъяснить будущим флотоводцам, в чем суть происшедшего. Но мы сами горячо и критически разобрали по косточкам маневр обоих капитанов и после длительных споров решили: главное заключается в том, что внутренние винты, работая у обоих кораблей на передний ход, выгоняют воду из туннеля, образующегося между сближающимися бортами, что создает эффект присасывания, который и остается в силе до тех пор, пока взаимное положение корпусов кораблей и режим обтекания их водою остается без изменения. Пригодилось через пять лет!]

Самое глупое заключалось в том, что, выйдя из ордера миноносцев, мы не знали, где же искать Кожанова, к которому с пакетом направлялся мрачный и неразговорчивый Калинин.

Общими усилиями Чирикова, Снежинского и самого «для особо важных поручений» решили искать к северу от намеченной линии завесы миноносцев, сделав за транспорт его прокладку от Петровска и учитывая ход не более восьми-девяти узлов.

Нашли. И что странно - сразу и именно того, кого искали. При этом, хотя никто не делал никаких опознавательных сигналов, дело обошлось без салюта боевыми патронами.

Транспорт «Курск» оказался очень высокобортным, так что «Деятельный» стал вдруг казаться очень маленьким. Отмечено это было в оскорбительной и смачной реплике одного из десантников-кожановцев, который крикнул сверху:

- На миноносце! Подойди поближе, я тебе в трубу плюну!

Остряку заткнули глотку, но когда подошли к борту, оказалось, что действительно плюнуть можно если не с палубы, то со спардека.

На этот раз подходили с комфортом. Поднявшийся по штормтрапу штурман Буш привел транспорт в круиз той бейдевинд и, добившись от капитана самого малого хода, в дальнейшем следил за неизменностью положения судна относительно ветра. Это позволило «Деятельному» подойти с подветра борт о борт, подать один носовой швартов, остановить машины миноносца и заставить буксировать себя лагом со скоростью около трех узлов. Слово «комфорт» употреблено неспроста - с транспорта был приспущен обычный бортовой трап, и Калинин взошел на палубу как почетный гость.

Воспользовавшись удобным случаем, поднялся Чириков, а за ним и я, передав командование Снежинскому. Интересно было увидеть Ивана Кузьмича Кожанова. Но в роскошном салоне бывшего большого парохода мы увидели Ларису Рейснер.

Холод в глазах и голосе ясно показывал, что мне не простили отказа взять на поход в Петровск. Как-то странной и неожиданной показалась эта демонстрация. Пришлось уйти. Но, перебираясь к себе, успел подумать, что ведь и на этот поход начагитпроп не попал ни на один из миноносцев. Значит, комфлот не счел возможным ни взять на «Либкнехта», ни навязать другому командиру… Значит, я был по-своему прав.

Ну, довольно об этом думать! Есть проблемы поважнее. К тому же если у меня оставался какой-то неприятный осадок после разговора в Астрахани, то сейчас от него не осталось и следа.

Через полчаса появился Калинин, и мы, как на катере, «отвалили» от борта транспорта.

Я был рад практике (тем более удачной), но, конечно, понимал, что роскошь такого сообщения между кораблями при наличии активного противника никто себе позволить не сможет. Даже для особо важных поручений.

29 апреля (в море).

Сознательно замешкался с тем, чтобы подойти на видимость дивизиона с рассветом.

Хотел занять свое место в ордере, но Калинин настоял, чтобы я передал его на «Карла Либкнехта», так как он должен сделать совершенно секретный доклад лично комфлоту, чего ни семафор, ни радио выдержать не могут.

Полностью повторил ночной маневр. На этот раз было светло. Не было уже ни лишних разговоров, ни волнений.

Больше того. Не знаю, надоумил ли кто или командующий сам решил, но после отхода «Деятельного» на фалах «Либкнехта» был поднят сигнал не то «удовольствия», не то благодарности флагмана «за отличный маневр». Очевидно, в назидание другим: ведь когда подходили вплотную, то же самое можно было передать голосом.

* * *