— Да это же обвед! Я уже давно покинул стены своей альма-матер. — Обвед звучало как имя албанского форварда или название саксонской фабрики леденцов (владелец Гергард Вельдке), на самом же деле было сокращением, каким студенты называли лекции по обществоведению.

— Так-так! — отметил доктор Рогге, после того как подумал над этим обведом. — Понимаешь, это примерно вот что: существует целый ряд необходимостей, и это, так сказать, всем известно. Законы природы, например. Они же существуют, хотим мы того или не хотим, знаем мы их или нет. Лучше, разумеется, чтобы мы их знали. Если мы их знаем, мы можем считаться с ними, учитывать их; еще лучше, если мы их используем. Ну, это, я надеюсь, тебе понятно?

Что ж, это Юргену показалось и впрямь понятным.

— Ну, так вот, — продолжал доктор Рогге, — а теперь скажи мне: кто свободней по отношению к природе — тот, кто знает ее законы, или тот, кто их не знает?

— Это ясно, — сказал тогда Юрген. Сосчитать, сколько будет дважды два, он уже давно умел.

— Не правда ли, это же действительно абсолютно ясно? — сказал его брат и, должно быть, так увлекся своими воспоминаниями о лекциях по обведу, что тут же привел еще один пример. — Разумеется, я могу спрыгнуть с десятого этажа и перед этим заявить, что умею летать. Гравитация и всякие перегрузки, появляющиеся при свободном падении, меня ничуть не интересуют. Я вовсе не зависим от них! Однако зависимость эту мы устанавливаем уже после экзитуса.

— После чего?

— После экзитуса, то есть после того, как мы установим смерть.

— А-а!

Тогда Юргену стало все еще ясней. Смерть… Что может быть убедительней?

— Да, да, — продолжал тогда Рудольф Рогге, — только после того, как человек познал соответствующие законы природы, стал с ними считаться, научился выбирать между различными возможностями, он создал и самолет и космический аппарат. Смог, так сказать, освободиться от силы тяжести, научился летать. Не правда ли, так ведь оно и есть? Осознанная необходимость равнозначна свободе. Так и с общественной необходимостью. Вот и все.

И Рудольф удовлетворенно откинулся на спинку кресла. Мать, слушавшая самый конец рассуждений, принесла бутылку пива «Любсатор» — марку, которую Рудольф предпочитал другим и которую трудно было достать, а Юргену выдали бутылочку колы.

Однако Юрген не был удовлетворен. Конечно, ход доказательств ему казался вполне понятным. Особенно понравилось, что такие же люди, как он, научились летать. Но что-то во всем этом было чересчур уж просто, трезво, что ли. А ведь в слове «свобода» слышалось что-то дико-вольное, похожее скорее на водопад, чем на оросительный канал, на девственные леса, чем на ровные грядки огорода. Но, должно быть, в рассуждениях брата, особенно в его последнем замечании относительно общественной необходимости, и была зарыта собака. Об этом Юрген сам был наслышан. За этим могло скрываться очень многое и отнюдь не только приятное.

Юрген выпил тогда колу, которая ему совсем не понравилась — отдавала кофейной гущей, и поднялся наверх, в мансарду.

Там он сразу придумал и свой пример.

Что ему сейчас лучше делать — осторчертевшее домашнее сочинение писать или в «Капитоль» идти, картину «Кровавая земляника» смотреть???

Взвесив все эти возможности, он все осознал. Еще один потерянный вечер в кино — и он опоздает сдать сочинение или же напишет его небрежно и наспех. А это, в свою очередь, ставит под угрозу пятерку; в конце концов, он первый ученик, лучший из лучших, да и привык к такой отметке.

Таким вот образом и закончилось состояние «несвободы» и он вновь обрел «свободу».

Строя отвратительные гримасы и изрыгая весьма крепкие проклятия, Юрген принялся за сочинение. Написав первые три предложения, он подумал: «Вот мы и обрели ее! Именно так я и представлял это себе! Красота-то какая — свобода!»

— «Крэйзи хорсес — ви-хи-хи!» — протрубил он снова и отбросил все воспоминания и тяжкие умозаключения.

Большой, сильный, смелый Юрген Рогге сказал маленькому, такому старательному и добросовестному Юргену Рогге: «Ступай-ка ты в угол, сыночек. Это не для тебя, это, видишь ли, новый сорт, и называется он — свобода большого Юргена Рогге!»

А маленький, такой старательный Юрген Рогге крикнул из своего угла: «Смех, да и только! А какая она? Как ее определить? Кататься на шоссе Ф-79 на мопеде и выкрикивать слова дурацкой песенки? Это, что ли? Вот уж смех-то!» Но большого Рогге не так-то легко сбить.

«Это все, что вы в состоянии сказать? Вам непременно подавай определение, и дважды два, и где запятую поставить, и когда жуешь — не чавкай! Нет-нет! Свободу большого Рогге — ее не записать, не разложить на главные и придаточные, не разделить или сократить, ее можно только чувствовать».

«Хи-хи! — пропищал маленький Рогге. — Что ж, на полчасика твоей свободы хватит, может быть, конечно. Но ты смотри не наскочи на угол вон того дома! Видишь, прямо поперек шоссе торчит».

Странные эти дома нет-нет да попадаются на дороге. Стоит углом чуть не на проезжей части. С каждой стороны по узенькому оконцу. Юрген даже как-то предположил, что люди, жившие раньше в Мекленбурге при каком-нибудь великом герцоге, ставили в эти оконца фонарь «летучая мышь», превращая таким образом дома в сухопутные маяки для всяких там почтовых карет, скотогонов и допотопных самокатов.

Он осторожно проехал мимо грязно-белого строения и вскоре очутился вблизи маленького города. Маленький город узнаешь по маленьким садикам перед домами. В деревнях маленьких садиков не разводят. Крестьяне себе гаражи строят, в окнах витрины с цветами устраивают. А вот городской житель — тот так и рвется садик посадить. Заведет себе сад и непременно беседку построит, такую чистенькую, аккуратненькую, что на крыше хоть завтрак подавай. Юрген прожужжал мимо этих самых беседок, думая о том, что в дождь очень даже уютно сидеть там и читать книжки. Но не в хорошую погоду. В хорошую погоду надо другим заниматься, например взять да укатить в Новосибирск! Но можно и книги читать. Книги читать всегда хорошо, но при хорошей погоде для этого никакой беседки не надо, только вот если дождь…

За последней беседкой показался склад строительных материалов, а дальше улица резко пошла вниз. В конце стоял павильончик, в котором продавалось печенье, газировка и жареные сардельки. Там начинался город. Название его было Пренцлин. И тут придраться было не к чему. Но вот вид мостовых в этом самом Пренцлине заставлял призадуматься: не следует ли выпустить немного воздуха из колес? И вообще, не опоздали ли пренцлинцы при распределении булыжника? Не пришлось ли им забирать те камешки, от которых все остальные отказались? Юрген покрепче сжимает руль своего мотокозла, до минимума сбрасывает газ и, то и дело резко подскакивая, старается объехать самые крупные скалы и пики. Мопед из Зуля, твой верный друг и спутник на все времена года!

И средь раскаленных песков пустыни, и на ледниках Исландии, и даже на страшной Линденштрассе в Пренцлине…

Эта Линденштрассе вела мимо магазинчиков, где продавались перчатки, скатерти, кипятильники и поздравительные открытки, а также мимо кооперативов, в которых сыр еще резали огромными ножами, и так бежала до самого Линденмаркта. Здесь и правда росло несколько лип, но не очень много. Автомашин было гораздо больше. Так что на самом деле этот Линденмаркт был просто стоянкой автомобилей.

Сначала Юрген поставил своего «козла» там, где стояли более мощные «Штары» и тому подобный двухколесный транспорт, но почему-то усомнился в своем выборе и задвинул мопед в брешь между «краузе-пикколо» и видавшим виды МЦ. Поглядывая в зеркальце заднего обзора, он тщательно причесался — за уши, за уши, как оно и положено. Спортсумку повесил через плечо, а вывеску, над которой так трудился накануне вечером и все же не прицепил к рулю, оставил завернутой в старом одеяльце на переднем багажнике. Она никому, кроме него, не понадобится, никто ее не утащит!

Вот Юрген и на чужбине! Но он ведь и подальше этого Пренцлина уезжал. В Берлин, например, или в Обервайсбах, где поднимался на горы в вагончике зубчатой железной дороги и где, оказывается, находился детский сад, который придумал и создал некий господин Фребель. Юрген тогда еще очень удивился, как это мужчине пришло в голову изобрести такое. Правда, работать в детсаду пришлось все равно женщинам. Д-да! Случалось, что он уезжал гораздо дальше, но всегда на очень тоненьком и даже невидимом, но крепком поводке. Всегда ведь с ним бывали родители, а то и брат или учителя. И всегда-то очень много людей знало, что он уехал и куда. Но теперь он обрезал поводок. Он прекратил радиосвязь! Маршрут его и цель никому не известны!