Стены ходили ходуном в маленьком доме, где жили Рогге. Мать рыдала и ломала руки. Отец не ломал. Ему это ни к чему. Все переживания и нервные потрясения мама всегда берет на себя. Она пришивает пуговицы к его железнодорожной форме, готовит бутерброды, наливает кофе в термос, а когда у отца неприятности по службе, он спокойненько рассказывает о них, а она переживает вместо него. Так у них все распределено.

Мать, значит, ломала руки и всякий раз, когда ей что-нибудь новенькое приходило в голову, поднималась к Юргену на мансарду и произносила громкие решительные речи по адресу неблагодарного отпрыска, совершенно сумасшедшего мальчишки, избалованного сынка… Продолжалось это недели три и вынести было совсем не легко. Привлекла она на свою сторону и «профессора Зауэрбруха» — как Юрген прозвал своего старшего брата, Рудольфа. Рудольф Рогге — терапевт (с частной практикой). Юргену нравится называть его «профессор Зауэрбрух» — так ведь звали очень известного когда-то доктора.

— Что это мы тут устраиваем? — сказал тогда «профессор Зауэрбрух» голосом домашнего учителя, и сразу у него появилось такое отеческое выражение. — Будем благоразумны и не будем портить родителям их вполне заслуженный отдых.

Но Юрген не отступил ни на шаг. Был тверд, как скала, на которую накатывают волны бушующего моря. Он сказал, что не выносит долгую езду в автомобиле. На самом-то деле он очень даже любит ездить на машине, и чем дальше, тем лучше. Пригласи его кто-нибудь прокатиться из Берлина во Владивосток, он в одной рубашке сиганул бы из окна прямо в машину. А вот с родителями он ездить не любит. Впрочем, никому об этом не говорит. Он понимает, что это будет несправедливым, даже чем-то злым. А он совсем не злой. Как же тут быть? Все последнее время родители его раздражают. Все как-то не так. Один вид «обсерватории» способен вывести его из себя. Его коробит, когда отец говорит владельцам «вартбургов», что у него, мол, всего-навсего «трабант», но что там ни говори, а своя «тачка» — маленькая, да удаленькая. У него нет сил выносить, когда мать за обедом в ресторане без конца спрашивает у отца, хорошо ли он запер «тачку». Одно слово «тачка» способно заставить Юргена выть. Как-то раз он схватил пожарную кишку и стал поливать садовую тачку — это мать попросила его помыть «трабант».

«Трабант» подарил им «наш Рудольф», то есть «профессор Зауэрбрух». И для родителей это — «чудо на колесах», так же как и сам Рудольф — «чудо в белом халате». Когда они, как и все в этом поселке, на каждом кирпиче экономили, строя свой дом, никто не мог даже мечтать об автомобиле. Только у владельца продуктового магазина был тогда трехколесный пикапчик «Голиаф».

Все это Юргену хорошо известно, хотя сам он не был при этом, но слышал, много раз слышал. Один раз в неделю родители обязательно вспоминают былое время и не перестают удивляться. Но Юрген не удивляется. Для него «трабант» — маломощный автомобиль с двухтактным двигателем, а диплом доктора — нечто вроде аттестата зрелости, который все, кто хоть немного соображает, могут получить в любом вузе. И никакое это не чудо. А вот чудо для него: как это человек с никудышным голосом, по имени Адамо, способен доводить слушателей до исступления.

Или, например, что Сусанна Альбрехт — его подружка.

Вернее, была. Сейчас в этом вопросе какая-то неясность. Они здорово поругались. А ведь он был уверен, что они никогда не будут ссориться. Никогда не будут говорить друг другу злых слов…

Началось у них все еще зимой, на льду нойкуковского озера. Она пришла со «снегурочками», а ключ забыла дома. Он остался на кухонном столе. Юрген катил мимо. Ключ, как это у ребят заведено, висел на шее. Он ей и подал его. А когда увидел, что пальцы у нее совсем замерзли, отобрал ключ, опустился на колени и потуже завинтил коньки.

Ничего при этом такого не было. Он только мельком взглянул снизу вверх и увидел, что она смотрит ему прямо в глаза. Медленно, очень медленно, хотя он и успел затянуть два болта, его лицо начало заливать краской, и, когда выпрямился, он уже весь покраснел. Какую-то легкость он ощутил. Но может быть, это чуть-чуть кружилась голова…

— «Норвеги» с ботинками, как у меня, лучше, — сказал он и услышал свой голос будто со стороны, будто издалека, будто он стоит метрах в трех от себя самого.

Отбежав немного, Юрген обернулся и увидел, что она совсем не умеет кататься, шага сделать не может! Тогда он подъехал к ней и стал показывать. И так до самого вечера он ей показывал. Потом они вместе пошли домой. Вроде бы по пути это было. Она сказала:

— До завтра. Да?

Он сказал:

— До завтра.

Зима стояла холодная. Лед на озере был толстый, почти совсем черный. Хорошо было кататься! Очень даже здорово! Но все же они поссорились. И оба этому удивились. А удивляться-то было нечему. Когда оба такого высокого мнения друг о друге, как это было у них с Сусанной, они всегда считают, что обо всем должны думать одинаково, и страшно разочаровываются, если это не так. Однако в таком случае тоже может быть два выхода: или один подчиняется другому или они ссорятся. Вот они и поссорились.

Конечно, это было лучше. Но все равно чего же тут хорошего!

Осторожно и очень тихо Юрген крадется вверх по лестнице, на мансарду. Перед дверью в свою каморку он выдергивает из кобуры служебный револьвер, тихо нажимает на ручку двери и вдруг врывается в каморку.

— Упорхнула птичка! — цедит он сквозь зубы. — Обыскать! — приказывает он помощнику, следующему за ним по пятам.

Опытным взглядом он окидывает помещение: слева — белая железная кровать, заправленная голубым, в клеточку, одеялом, на стене — две бадминтонные ракетки, плакат, призывающий к борьбе с гусеницей златогузкой, пара шиповок и отличный чертеж пифагоровых штанов; рядом с кроватью ночной столик, на нем огромный, сильно помятый будильник. Под длинным, низким двустворчатым окном такая же длинная чертежная доска, на ней настольная канцелярская лампа, светящийся глобус, стопка книг вперемешку с тетрадями, две ракушки, спортивный таймер, глиняная пивная кружка с карандашами, старыми авторучками и всякой всячиной.

Справа полка, на ней томик энциклопедии, словарь иностранных слов, атлас, олимпийская серия, детективы, фантастика, учебники прошлых лет. С одной из полок свешивается противная пластмассовая обезьянка. На полу низенькая переносная кафельная печь, дальше — темно-коричневый шкаф и снова кровать.

— Вперед! — приказывает Юрген.

Помощник берет со стола пачку тетрадей.

— Вон оно что! Не очень остроумно спрятано.

Помощник размахивает зажатой между двумя пальцами почтовой открыткой.

— Спокойно! — приказывает Юрген. — Возможно, она нам подкинута. Давай сюда писульку!

Не писулька это вовсе, а весьма даже изящная открытка с тисненым шрифтом, исписанная мелким круглым почерком: первопричина великой ссоры. «Возможно, мы не подходим друг другу» — таковы слова, значащиеся на открытке. Мрачно все и безнадежно. Не удастся тебе зацепиться за словечко «возможно», и ты погиб. Юрген пока держится.

На это «возможно» вся надежда. Но он не спешит с ответом. Может, она сама догадается, первая протянет руку, поможет ему обрести почву под ногами… Ничего подобного. Оба горды очень.

По правде, у Юргена гордости осталось очень мало.

— Установить адрес отправителя! — приказывает он помощнику.

— Адрес установлен: Фогельзанг, 34.

— Завтра в девять машину!

Конечно, Юрген мог бы и сейчас пойти туда, сегодня же. И то, что он этого не делает, вовсе не продиктовано гордостью. Скорее, это страх. Да такой, когда зуб на зуб не попадает!

Но Юрген еще не так умудрен жизнью, чтобы это признать. Он же не мудрец, убеленный сединами. Неожиданно на него нападает непреодолимое желание немедленно убрать на своей чертежной доске! Ах, сколько шкафов, столов, кухонь и каморок подвергалось тщательной уборке только ради того, чтобы не делать что-то другое! Посему и следует признать, что образцовый порядок в доме далеко не всегда хороший признак.