Что происходит? Этот вопрос звучит в разговорах на улице, на страницах интернета, в газетных статьях и на телевизионных ток-шоу.

Мы перестали узнавать друг друга. Такое впечатление, что однажды мы проснулись — а вокруг чужие, неизвестные нам люди, с непредсказуемым поведением и непонятными помыслами.

Так бывает, когда человек, столкнувшись со смертельной опасностью либо получив серьезную травму и болевой шок, какое-то время сконцентрирован только на себе. И лишь очнувшись, оглядывается, как заново родившись, — вместо привычного мира без боли перед ним новый мир, с новыми ощущениями и смыслами. В таком состоянии человек тоже относит не себе самому, а миру вокруг эти самые изменения. И хотя на самом деле все его окружающее выглядит так же, как и до пережитого, но вот смыслы этого мира, значения и проявления стали совсем другими. И человек тоже относит миру вокруг, а не себе самому вопрос «Что произошло..?», стоит добавить «со мной». А затем радикально изменить вопрос — «что я совершил, что пережил эту травму и изменил свой привычный мир».

То же относится и к нам. Что мы совершили и продолжаем совершать, что изменили привычный мир? Только ответив на этот вопрос, можно понять «что происходит». С нами.

Еще в годы перестройки Украину называли «заповедником застоя». Мое поколение, перестроечное, еще помнит, как обидно было это читать и слышать от наших ТОГДА продвинутых коллег из Москвы, Питера и Новосибирска.

И правда, как и в далеком 1917-м, о переменах в стране в Киеве узнавали «по телеграфу». Я хорошо помню майдан (площадь Октябрьской революции) конца 80-х, где вместе со значками продавали почти из-под полы самиздат, и кучковались легендарные диссиденты, городская интеллигенция и студенты. Пожилые люди с гордым блеском в глазах держали на тонких палках (а иногда — на простых удилищах) желто-блакитный флаг. Это и был первый Майдан.

Их много было, майданов. Диссидентские, студенческие, шахтерские, киевские, общегражданские. За четверть века киевский майдан стал необъявленным пространством Свободы, где всегда действовали свои законы. В их основе — гражданская самоорганизация и независимость от государства. Даже когда преследуют за диссидентскую газету, или когда штурмуют войска ВВ. «У каждого свой Майдан» — очень верная мысль.

Украинский Майдан за это время давно перестал быть просто площадью в центре Киева. Он вырос в новое социальное пространство, где уникальным образом сохраняется и приумножается традиция становления молодого пост-советского (пост-тоталитарного) гражданского общества.

Почему сразу о Майдане? Потому что украинское майданное движение — последнее и ЕДИНСТВЕННОЕ на пост-советском пространстве гражданское движение, постоянно, иногда с временными разрывами в годы, восстанавливающее повестку «преодоления» (выдавливания) тоталитаризма.

Есть куча теорий и версий тоталитарного общества. А сейчас, учитывая болезнь «википедизма» (есть такая, страдают интернет-зависимые обыватели и экзальтированные самоучки), эти понятия и определения разбрасываются где ни попадя. Но как раз в случае с украинским майданом, с его историей в четверть века, анти-тоталитарная составляющая — это не интеллектуальный симулякр. Всегда Майдан и социальные движения, связанные с Майданом, были направлены на защиту свободы и прав человека, на защиту от Левиафана — всемогущего государства и/или государственной корпорации, которая пытается его подчинить.

Майданное движение в Украине 2013–2014 годов, самое трагичное и самое легендарное за все годы, стало «зеркалом» кризиса пост-советской государственности в его криминализированном и корпоратизированном, практически разрушенном варианте.

О феномене приватизации украинского государства одной частной корпорацией необходимо говорить отдельно, другим языком. Сейчас же лишь отмечу, что нынешний кризис государственности, «выявившийся» после анти-режимного и пост-режимного этапов кризиса 2013–2014 годов, был рожден трансформациями двух предыдущих лет. Поэтому не протесты привели к кризису государственности, а разрушение государственности и дискредитация государственных институтов в глазах граждан стала одной из главных причин массового протеста.

Коррупция из «нарушений в системе» превратилась в саму систему организации и распределения бюджета. Личная расстановка кадров (какие там конкурсы и отборы). Укрепление позиций частных компаний, для которых госбюджет и местные бюджеты стали неотъемлемой частью бизнес-планирования. Фактически приватизированы, без кавычек, были целые госинституты — суды, армия, служба безопасности. Местное самоуправление, последнее пристанище демократии, было соорганизовано в своего рода политический кооператив (парламентские партии фактически «содержали» местные активы и могли себе позволить многотысячные съезды «своих», при необходимости). Глубина кадровой зачистки достигла районной школы, больницы и отделения милиции.

И еще. Удивительная психология «признания власти» (эдакий «фаллос Зевса»), которая рушила судьбы и психологию даже самых сильных и вроде бы нормальных людей, попавших в «молох» волюнтарной, самовлюбленной и лихой, как «малиновые понты» 90-х, власти. «Кто был никем» становился «всем». Нео-шариковщина…

В итоге, не только политический Киев, но и местная, раньше такая «своя» власть, стала для соотечественников чужой, опасной, угрожающей. Бежать больше некуда. А поэтому и «врадиевки».

На самом деле местные бунты сотрясали страну с 2011 года. Для них были характерны все так называемые «рефлексы революции» (очень советую перелистать «Социологию революции» Питирима Сорокина).

Все заявленные в 2010 году реформы были фактически свернуты с приходом «младоолигархов». «Паркет власти» превратился в линолеум, а разговоры о дерегуляции бизнеса в условиях полного крышевания прокуратуры, милиции и таможни, перестали вызывать даже критику. Проблема была не в открытии бизнеса, а в невозможности его ведения. Сложился как система и новый сегмент — теневой реальный сектор (копанки и госшахты — как символ). В «тени» были не только финансы, но и рабочая сила, реальные активы, товары и услуги. Пиратское княжество вместо национального государства…

Движущие силы будущего социального взрыва были очевидны уже к лету 2013-го — гражданский актив и актив местного самоуправления, новое и активное медиа-сословие, весь мелкий и средний бизнес, студенчество, городской класс и менеджерский планктон, который потерял даже шанс на «лифты». Проблема состояла лишь в отсутствии общенациональной повестки для объединения. И именно поэтому Вильнюсский саммит ЕС по Восточному партнерству и неожиданно резкий разворот/отказ от договора с ЕС стал лишь поводом для протеста. А моральным мотивом для дальнейшей консолидации — избиение студентов, «елка». Российские миллиарды подтверждали все подозрения в сговоре Киева и Кремля, в «продаже» идей реформ и евроинтеграции.

Поэтому, если «врадиевка» стала настоящим символом беспредела и отсутствия государства как такового, то отказ от соглашений с ЕС — окончательным аргументом того, что старый режим и не собирался выполнять обязательства по реформированию страны.

Никаких иллюзий. Евроутопии 90-х («великий исход», с казатчиной, ющенковской проповедью, студенческо-могилянскими иллюзиями.) уже были в прошлом. Договор с ЕС многие, на тот момент, считали требованием, которое старый режим просто обязан исполнять. Поэтому отказ от соглашения — как нежелание это делать. Аргументы ученых НАНУ — как предательство за деньги. А избиение людей на Майдане и возле Администрации — как доказательство жесткости и жестокости власти.