Она медленно разделась. Крошки пирожных, лепестки роз, ленты — эти остатки оргии сыпались из складок ее одежды.

Она распустила пояс, туго стягивающий талию, и потянулась, перебирая волосы. Но прежде чем лечь, ей захотелось еще немного подышать прохладным воздухом на террасе. Она вышла.

Солнце едва встало. Оно лежало на горизонте, словно набиралось сил перед тем, как взмыть в небо. А еще оно напоминало огромный апельсин.

Перистая пальма склоняла над балюстрадой тяжесть зеленых ветвей. Кризи укрыла под ее сенью свое нагое тело, невольно вздрагивая от утреннего холодка.

Ее глаза сонно смотрели на город, с которого медленно сползало темное покрывало сна и растворялось в белом солнечном свете.

Внезапно в голове мелькнуло: «А почему бы Деметриосу, который уже столько сделал, не убить царицу и не стать самому правителем Александрии? И тогда...»

И тогда этот бескрайний океан домов, дворцов, храмов, портиков, колоннад, сверкающий под солнцем перед ее глазами, простираясь от Западного Некрополя до садов Богини; Брушиен, эллинский город, гармоничный и совершенный; Ракотис, египетские трущобы; Великий Храм Сераписа, фасад которого был украшен двумя длинными стелами из розового мрамора; Храм Афродиты, окруженный хороводами трехсот тысяч пальм и волнующимся морем; семь колонн Храма Изиды; Театр, Ипподром, Стадион; могила Стратоника и могила богоподобного Александра — Александрия! Александрия! — море, люди, огромный Фар, зеркало которого спасает моряков, — Александрия! — город царицы Береники и одиннадцати Птолемеев; — Александрия! — предел мечтаний, увенчавшая все славные завоевания в течение трех тысячелетий в Мемфисе, Тебесе, Афинах, Коринфе, низложенных миром или мечом; дельта, образованная семью рукавами Нила; Саис, Бубаст, Гелиополис; дальше, на юг, полоса плодороднейших земель, Гептаном, где покоятся вдоль реки двенадцать храмов, посвященных всем богам Египта; еще дальше — остров Арго, Мерос... дальше — неизвестность; все древние традиции и верования покоренного Египта, страны чудесных озер, лежащих столь высоко в горах, что звезды отражаются в них, словно в божественных зеркалах, — да, все, все это принадлежало бы тогда куртизанке Кризи!

Мысли у нее путались. Задыхаясь от восторга, она воздела руки, словно пытаясь достичь неба, коснуться его!..

В этот миг она увидела огромную птицу с черными крыльями, медленно взмывавшую ввысь совсем рядом.

Клеопатра — так звали молоденькую сестру царицы Береники. Многие египетские царевны носили имя той Великой Клеопатры, которая истерзала свое государство, свое сердце (и сердца других!) — и покончила с собою.

Этой Клеопатре было двенадцать лет, и о красоте ее трудно было бы сказать что-нибудь лестное. Все женщины этого рода имели пышные, статные фигуры, а Клеопатра была слишком высока, слишком худа и очень расстраивалась из-за этого. Она напоминала хилый побег, ни с того ни с сего выросший на стволе величавой пальмы и не схожий с нею до отчаяния. В ее лице можно было увидеть резкость предков-македонцев и в то же время мягкую нежность, унаследованную от нубийской расы, к которой принадлежала ее мать. Удивляло и смешило сочетание тонкого, изящного носа — и вывернутых, толстых губ. Ее груди были малы, широко расставлены и увенчаны большими сосками, как у всех дочерей Нила.

Одним словом, она была некрасива.

Маленькая царевна жила в особых комнатах, выходивших окнами на море и соединенных с покоями Береники длинными переходами с колоннами.

Ночи она проводила на постели, застланной голубыми шелковыми покрывалами, отчего ее и без того смугловатая кожа казалась и вовсе бронзовой.

Тою ночью, когда разыгрались описанные выше события, Клеопатра поднялась задолго до рассвета. Она спала плохо и мало, измученная невыносимой жарою и недавно минувшими у нее женскими недомоганиями.

Не будя служанок, она осторожно спустилась с ложа, надела на ножки золотые браслеты, опоясала свой мягкий смуглый живот ниткой крупного жемчуга и, одетая так, неслышно вышла из комнаты.

Охрана во дворце тоже спала, за исключением одного, стоявшего у самых дверей царицы.

Он рухнул на колени и прошептал, снедаемый ужасом, ибо ему никогда не приходилось прежде выбирать между необходимостью исполнить свой долг и страхом смерти:

— Госпожа, прости меня... Я не могу тебя пропустить!

Девочка, разъяренно нахмурясь, ткнула солдата ногою в лицо и прошипела:

— Только тронь меня, и я подниму крик, что ты хотел меня обесчестить, понял? Только попробуй — и ты будешь четвертован, понял?

И она вошла в опочивальню царицы.

Береника крепко спала, положив голову на руку. Над ложем, устланным красными покрывалами и усыпанным алыми подушками, слабый свет лампы сливался со светом полной луны, лаская смутно различимые очертания ее нагой фигуры.

Клеопатра гибко и неслышно присела на край постели, и Береника проснулась, лишь когда сестра коснулась ее лица и заговорила:

— Почему твой любовник не с тобою этой ночью?

Береника распахнула глаза:

— Клеопатра? Что ты здесь делаешь? Чего тебе нужно?

Девочка с беспокойством повторила:

— Почему твой любовник не с тобою сейчас?

— Он, наверное...

— О нет, там его больше нет.

— Это правда. Его там нет... О, Клеопатра, до чего ты жестока! Разбудить среди ночи и говорить о нем!

— Почему его здесь нет? — настаивала девочка.

Береника произнесла со стоном:

— Я его вижу, лишь когда он снизойдет до меня! Миг, час...

— А вчера ты видела его?

— Да. Повстречала случайно, ты понимаешь? Он немного побыл в моем паланкине.

— Но не доехал до дворца?

— Нет, не совсем. Он ушел раньше.

— И ты ему сказала...

— О, я была в ярости! Я ему наговорила самых ужасных вещей. Да, моя дорогая.

— Неужели? — насмешливо спросила девочка.

— До того ужасных, что он и отвечать не пожелал. Я была вне себя от гнева, а он вдруг рассказал мне какую-то длинную сказку. Я не очень-то поняла ее и даже не знала, что говорить. А он исчез, как только я захотела его задержать.

— И ты не заставила его вернуться?

— Я побоялась надоедать ему...

Клеопатра возмущенно схватила сестру за плечи и, глядя ей в глаза, раздельно проговорила:

— Как?! Ты — царица и богиня целого народа, ты владеешь половиной мира; все, что не принадлежит Риму, — твое! Ты царствуешь на Ниле и на морях, ты можешь разговаривать с богами, и ты... ты не властна над тем, кого любишь?!

— Властвовать! — усмехнулась Береника. — Видишь ли, нельзя управлять любовником, как рабом.

— Почему бы и нет?

— Почему... о, тебе не понять! Любить — это желать другому того счастья, которого прежде желал лишь для себя одного. То, что хорошо для Деметриоса, хорошо и для меня, даже если от этого хочется плакать, без него мне ничего не нужно, без него мне радость не в радость, я счастлива лишь рядом с ним — и когда отдаю ему все, что имею.

— Ты не умеешь любить, — изрекла девочка, и Береника взглянула на нее с печальною улыбкою, а затем простерлась на постели, изогнувшись так, будто ощутила на своем теле жаркое прикосновение возлюбленного:

— Ах ты, маленькая самонадеянная девственница! Когда ты лишишься чувства при одном лишь прикосновении того, кого любишь, ты поймешь, что нет цариц в любви... есть только смиренно принимающая дар.

— Пока ты его хочешь, ты царица.

— А если не хочет он?

Клеопатра надулась:

— Разве тебе недостаточно лишь твоего желания, как мне — моего?

Береника усмехнулась вновь:

— И чего же ты хочешь, детка? Новую игрушку?

— Я хочу моего любовника! — ответила сестра.

И, не дождавшись, когда царица найдет слова для выражения своего изумления, она возбужденно проговорила: