Мистер Никодимус Изи — джентльмен, которого все соседи величали Покладистым — жил в своём собственном поместье в графстве Гемпшир. Он был женат, но не обременён большой семьёй. По мнению большинства женатых мужчин, обзавестись семьёй не составляет труда, основная трудность — в том, чтобы содержать её. В этом отношении мистер Покладистый не испытывал особых затруднений: он располагал значительными средствами, а детей у него не было. Но ему сильно хотелось иметь ребёнка, как это часто бывает, когда мы стремимся обладать тем, что нам недоступно. Прождав десять лет, мистер Покладистый окончательно потерял всякую надежду.

Как известно, для человека, разочарованного в жизни, лучшим утешением служит философия (хотя Шекспир и утверждает, что философия — плохое средство от зубной боли), поэтому мистер Покладистый обратился к философии — самому подходящему занятию для людей, не пригодных ни к чему другому: тот, кто не может молоть чепухи, действительно лишён каких-либо талантов.

Сперва мистер Покладистый не мог решить, какого рода благоглупости будут служить предметом его философии, пока, наконец, не остановился на теме о правах человека, равенстве и тому подобном, о том, что каждый человек наделён врождённым правом на владение землёй, — правом, которое пока что предоставлено людям в довольно скромных размерах, не более шести футов на могилу, ибо все мы рождены с бесспорным правом лечь в неё. Однако никто не хотел слушать рассуждения мистера Покладистого: женщины не желали признавать права за мужчинами, утверждая, что мужчины никогда не бывают правы, а мужчины, навещавшие его дом, были все людьми состоятельными и потому не сумели оценить по достоинству его идею о разделе состояния среди тех, у кого его нет. Как бы там ни было, они не мешали ему угощать их философскими рассуждениями, покуда сами угощались его портвейном: философию хозяина они находили скверной, зато его винцо — отменным, и в конце концов мир нужно принимать таким, каков он есть.

Пока мистер Покладистый философствовал, миссис Изи раскладывала пасьянс, и они составляли счастливую семейную пару, ибо каждый из них занимался своим излюбленным делом и не мешал друг другу. Мистер Покладистый сознавал, что его философия недоступна пониманию его супруги, поэтому и не огорчался, что она слушала его не очень внимательно, а миссис Изи было безразлично, что болтает её муж, лишь бы он не отрывал её от собственных занятий. Взаимная уступчивость часто бывает отличной базой для семейного счастья.

Была ещё одна причина, способствовавшая сохранению мира и лада в их семье. По любому спорному вопросу мистер Покладистый неизменно уступал своей жене, заявляя, что она может поступать, как ей будет угодно, — и это очень нравилось его супруге, но как только дело доходило до принятия окончательного решения, мистер Покладистый всегда настаивал на своём — и это очень нравилось ему самому. Правда, миссис Изи давно уже убедилась, что её поступки редко согласуются с её желаниями, но так как она была покладистого нрава, а в девяти случаях из десяти ей было безразлично, как делается то или иное дело, лишь бы оно было сделано, то она была совершенно удовлетворена уступчивостью мужа в спорах хотя бы на словах. Ведь мистер Изи признавал, что она права, а если он, как всякий мужчина, ошибается, что может поделать бедная женщина? Обладая таким кладом в лице своей супруги, мистер Покладистый обрёл кладезь семейного счастья, кладку которого было нелегко пошатнуть житейским бурям.

Но как уже давно подмечено, наша жизнь подвержена переменам. В конце одиннадцатого года их совместной жизни миссис Изи впервые пожаловалась на недомогание и тошноту после завтрака. В голову миссис Изи закрались кое-какие подозрения, хотя все домашние не испытывали на этот счёт никаких сомнений, все, кроме самого мистера Изи: он и не подозревал, «этот славный малый, что час его славы пробил». Он давным-давно решил, что заполучить наследника ему не судьба, и перестал рассчитывать на то, что фигура его жены может измениться, как нуль остаётся нулём, что бы вы ни прибавляли или вычитали из него либо умножали или делили на него — результат остаётся прежним.

Сама миссис Изи ещё не была уверена — может быть, она права в своих подозрениях, а может быть, и ошибается, наподобие миссис Траньон, которой так сильно хотелось ребёнка, что она уверилась в своей беременности вопреки фактам, а поэтому миссис Изи до поры до времени ничего не сообщала своему мужу. Когда же, обратившись к жене с расспросами, он узнал правду и поразительная истина открылась, он выпучил глаза от изумления и пустился в пляс, прищёлкивая пальцами и подпрыгивая, точно медведь на горячей плите, только медведь танцевал бы от боли в обожжённых лапах, а мистер Изи — от избытка радости, что доказывает вечную истину: сходные действия могут вызываться различными причинами. Что до пощёлкивания пальцами, то этим жестом мы обычно выражаем либо пренебрежение к чему-нибудь, либо радость, переполнившую нас при осуществлении того, что мы страстно желаем. Увы, миссис Изи стало не до пощёлкивания пальцами по одной из этих двух причин, поскольку подоспело время испытать, говоря словами Шекспира, «сладостное мщение, что женщинам природа воздала». Но миссис Изи, разделяя мнение других представительниц своего пола, заявила, что «все мужчины — лжецы, а поэты — в особенности». Тем не менее, пока миссис Изи мучилась, мистер Покладистый был на седьмом небе от счастья. Как все философы, он презирал боль, если она терзала не его самого, а других.

В положенный срок миссис Изи подарила мужу великолепного мальчика, которого мы представим читателю как нашего героя.

На четвёртый день после родов мистер Покладистый, усевшись в кресле у кровати жены, приступил к делу так:

— Я долго размышлял, дорогая миссис Изи, о том, какое имя дать ребёнку.

— Имя, мистер Изи? Да какое другое имя нужно ребёнку, как не ваше собственное?

— Ни в коем случае, ангел мой, — возразил мистер Покладистый. — Все имена называются собственными, но только не моё собственное — это самое скверное имя в Святцах.

— Как же так, мистер Изи, что же в нём плохого?

— Речь идёт не только обо мне, но и о мальчике: Никодимус на письме слишком длинно, а Ник звучит вульгарно. А кроме того, нас будет двое с именем Ник, и естественно, мальчика будут называть молодой Ник, а меня — старый Ник, что уже смахивает на чертовщину, ведь как известно, старый Ник — прозвище чёрта.

— Тогда, мистер Изи, позвольте мне самой выбрать имя.

— Ради Бога, дорогая, именно с этой целью я и начал разговор несколько преждевременно.

— Думается, мистер Изи, я назову мальчика по имени моего отца — пусть он зовётся Робертом.

— Очень хорошо, голубушка, пусть будет Робертом. Поступайте, как знаете. Но мне кажется, вы признаете, что против этого имени есть веское возражение.

— Возражение, мистер Изи?

— Да, душенька, Роберт — быть может, имя хорошее, но давайте подумаем о последствиях. Ведь его наверняка будут звать Бобом.

— Совершенно верно, дорогой, ну и что же?

— Я этого и в мыслях допустить не могу. Вы забываете, в какой местности мы живём, ведь все наши холмы усеяны стадами овец.

— Боже, мистер Изи, какое отношение имеют овцы к имени Боб?

— Самое прямое. Вот беда с этими женщинами… Между именем Боб и этими овцами — самая тесная связь. Спросите у любого фермера в графстве, и он вам скажет, что девяносто девять собак из сотни носят кличку Боб. Теперь представьте себе: наш мальчик гуляет где-нибудь в поле или на огороде, и вы позовёте его. Что же случится? Вместо нашего ребёнка на зов сбежится, по крайней мере, с десяток злющих псов, помахивая обрубками своих хвостов. Вот что произойдёт, если вы будете звать Боба. Нет, дорогая миссис Изи, эту дилемму так просто не решить. Дав своему единственному сыну христианское имя, приравненное по своей краткости к кличке всех местных собак, вы низводите его до уровня животного. Умоляю вас, голубушка, дайте ребёнку любое другое имя, потому что на это, с вашего позволения, я накладываю решительный запрет.