– Как тебя такого убить? Отпусти меня.

3

– Я не могу, вы мне нужны – крайне необходимы… Вы же умный, вы же знаете, что мы не

всегда можем поступать правильно… Вернее, случается так, что мы можем или поступить

неправильно, или умереть… Я не хочу так поступать, но и умирать не хочу. Поэтому я стараюсь

выбирать, что страшнее, – поступить плохо или погибнуть. Сейчас я с вами не так плохо поступаю

– с этим поступком я смогу жить.

Я очень хочу ему все объяснить, но у меня не получается… Мысли сбились, и я перешел на

обычную речь, но и голос дрогнул… Я чувствую, что жар треплет уши… Просто, мне очень

стыдно перед этим офицером… И краснеть от стыда перед ним – стыдно… Ну вот, у меня совсем

дыхание пресеклось… И я совсем замолк… Я всегда жутко робею перед офицерами, а сейчас –

особенно… перед этим благородным человеком – особенно…

– Нет, на тебя у меня рука не поднимется.

– Вы не один такой… На меня и у других рука не поднялась… Даже у – Олафа…

– Успокоил…

– Вот и хорошо. Пойдемте теперь.

Запись №2

Я, с трудом сдерживая улыбку, легонько – для вида – толкнул, вставшего у входа, офицера

тяжелым прикладом штурмового излучателя под лопатки. И он не влетел, а вошел в занесенные

метелями открытые врата, встав перед Олафом, вторые сутки сидящим в чаду костра и угрюмо

точащим о камень зубастую железку. Это для капкана на крыс. Олаф же еще не знает, что теперь

нам крысы не нужны, – теперь мы спокойно сможем ходить на снежных зверей!

– Олаф, ты только посмотри на моего пленного!

Пленный офицер глянул на меня с растущим раздражением, а Олаф… Он совсем не

обрадовался. Он, молча положил железку на пол, молча отер тыльной стороной ладони копоть с

бледного лица…

– Олаф… Ты что молчишь?.. Мы же теперь получили все, что нужно! У нас и мощное оружие,

и крылатые “стрелы”, и умный офицер! Он не только рассчитает нам схемы, но и на охоту с нами

пойдет, и нашу технику починит! А еще он нам наверняка кучу интересных историй расскажет!

Но Олаф все равно не обрадовался. Он, все еще молча, поднялся на ноги, запустил руку в

разметанные по плечам волосы и устремил грозовой взгляд на офицера, уже готового вспыхнуть

негодованием.

– Олаф, не смотри на него так – он же вспылит… Он же офицер – к грубому обращению не

привык… А мне пришлось ему нагрубить – я же ему руки скрутил и…

Олаф опустил нагнетающий бурю взгляд в пол, постоял на месте и собрал шнуром волосы. Это

плохой знак – он собирает распущенные для вольного ветра волосы только перед сражением.

Улыбка сошла с моего лица – я снова сделал что-то не так… Но я не могу понять, что именно, и на

меня находит, тяжелеющая с каждой секундой молчания Олафа, растерянность…

– Скажи хоть что-нибудь, Олаф…

Я обернулся ему вслед, когда он прошел мимо и вышел на затихший в безветрии мороз…

Осторожно взял под локти кипящего досадой офицера – так, чтоб не причинить ему вреда, ведь

его руки связаны за спиной “шнуром”, слабо светящимся в полумраке и пропускающим искрой

блеклые огоньки…

– Идите вперед. Мне надо ему объяснить, что вы не такой, как прежний офицер. Тогда он не

поступит с вами, как с ним, – с прошлым офицером. С вами же не надо так поступать…

Офицер в ответ весь вздернулся и завелся. Что-то они все нервные такие… Но я терпеливо

сдержал дерганного офицера и отвел его к Олафу, и поставил его перед Олафом, замершим с

крепко сжатыми на груди руками посреди сияющих на солнце снегов…

– Олаф…

Он стал еще бледней, будя силу зверя и борясь со злым духом, приходящим к нему с этой силой

перед сражением по зову или просто, повинуясь привычке. Он теперь старается не отпускать этого

духа на волю. И сейчас, оттесняя его холодным рассудком обратно, в буйные глубины инстинктов,

4

он сжимает зубы и молчит. Только, кажется, у него что-то не получается с контролем над этим

злом. Когда он посмотрел на меня и на моего пленного, ему пришлось сжать и кулаки. Но я не

понимаю, что заставило его дух разразиться грозой. Я понял, что это как-то связано с офицером,

но… Этот офицер никак не напросился на что-то такое – ни словом, ни делом… Не знаю, чем он

плох, чем Олафу не угодил… Наверное, для Олафа он слишком чистый и блистающий… Но я же

его не из зоны боевых действий взял, а из светлых чертогов Хантэрхайма. По мне, он очень даже

неплохой – даже очень хороший… Только огнеопасный чуть.

– Олаф, ты же сказал, что нам офицер нужен, – для сложного расчета и для схем…

Поджав побледневшие, искусанные в кровь, губы, Олаф не сводит напряженного взгляда с

офицера, стоящего перед ним со связанными за спиной руками с таким достоинством, что мне за

эти крепкие путы стыдно становится…

– Не такой офицер, Ханс.

Рука Олафа легла на ножны, сделанные из облезлой вытертой шкуры… Я заволновался пуще

прежнего…

– Не будь таким придирчивым… Он не плохой. Не хуже других.

– Ты на его погоны смотрел?

– Он капитан… Прямо, то, что надо.

– Он рабочий, Ханс, а не боец. Он офицер – S4, а не – S7.

– Рабочие хорошо сражаются, когда нужно…

– Не так хорошо, как нужно, Ханс. Он не рассчитает требующихся нам схем – он не для этого

сделан.

– Просто, ты сказал, что нам нужен офицер…

– Да, нам нужен офицер. Но нужен – воин, нужен – охотник. Этот офицер нам не нужен, Ханс.

– Олаф, оставь его – он нам пригодится…

– Нет. У него нет сил, которые он способен обменять на наши силы. Он только отнимет силы у

нас.

Олаф вдруг весь взвился вместе с холодным ветром… Он, едва сдерживаясь, грубо схватил

офицера, толкая в занесенные метелями открытые врата, в высокий темный коридор, дающий

пристанище зубастому ветру, в просторный зал, отгороженный тяжелыми бункерными дверями…

Я иду за ним, теряясь от страха, что Олаф не справится, что с силой зверя он отпустит на свободу и

это зло – этого Зверя… Меня до отупения пугает его злой дух… Я сжал зубы, чтоб не стучали от

внезапно напавшей на меня стужи… Как плохо все получилось… А я так хотел, чтоб все вышло

хорошо… Но теперь мне осталось только стараться вырвать у Олафа офицера, полыхающего

яростью жарче прежнего. Я должен успокоить их обоих. Если Олаф разозлит этого офицера,

офицер разорвет поле “шнура”, искрящего и гудящего от нехватки мощности на его крепко сжатых

в кулаки руках… А если спящие силы офицера проснутся, Олафу придется призвать на

противостояние все свои силы – пробудить все свои немереные и неуправляемые силы… А тогда…

тогда…

– Олаф! С ним же так нельзя! Он же офицер!

– Хоть каменный тролль, Ханс. Не суйся мне под руку. Ступай во двор.

– Нет, ты же убьешь его…

– Ханс, ступай.

Олаф рвется вперед штормовым ветром и срывается на этом офицере… Но он еще не разрешает

себе срываться на мне…

– Олаф, брось клинок… Я не дам тебе его убить.

Олаф не позволял себе злиться на меня с тех пор, когда ожоги связали мою грудь рубцами, как

веревками… Олаф никогда не злится на меня, но я знаю, как ему это тяжело дается… Я всегда

думаю со страхом, а вдруг настанет такое время, что он не совладает со злом… Кажется, это время

не за горами… Вот я и стою перед ним, еще не решив, что делать… Если я не заступлюсь… Олаф

убьет этого офицера, который неповинен во всем этом… А если заступлюсь… Я не знаю, что Олаф

сделает со мной… И я не знаю, что я… Я же не подниму на него руку – на Олафа…

– Подожди, не трогай его…

5

– Ханс, я не могу ждать. Его будут искать охранники системы.

– Нам нужно уйти…

– Нам придется уйти. Но его мы с собой не возьмем. Мы и без него с трудом от “воронья”

уходим. А с ним – не уйдем.

– Ты же сказал, что с офицером мы скроемся, что “черные вороны” не найдут нас…