будто скованы… все из-за этих сохнущих корок, все из-за болевых блокаторов… они отключают

мои нервы… Просто сделайте – и все…

– Я понял. Я помогу вам.

Олаф набросился на меня, срывая с меня портупею, отбрасывая ее в сторону вместе кобурой и

клинками…

– Нет! Не слушайте его! Это еще не все!

Я постарался как можно спокойнее и убедительнее отстранить упрямого бойца…

– Он умирает, Олаф.

Лейтенант с трудом повернул к нему голову с уже проступившим на потрескавшихся губах

белым налетом смерти…

– Олаф, ты ж не дурак… Ты что делаешь?.. Эти черные корки душат меня… и дым, который

въелся мне в легкие… Я продолжаю гореть, Олаф… И я сгораю…

– Нет, еще не все! Я не отдам тебя огню!

– Олаф, ты меня знаешь только… Мы прошли отрезок этого нелегкого пути вместе, но теперь

пора разойтись… Отпусти меня…

– Я никого не отдам огню! Слышишь, Гюнтер! Никого больше не отдам огню!

Олаф схватил за плечо Ханса, вбежавшего с готовым к бою оружием, рванув куртку на его

груди…

– Видишь эти ожоги, Гюнтер?! Эти проклятые твари! Эти мохнатые кипятильники пытались

сжечь нас всех! И сожгли! Но не всех! Он терпел! Он верил мне! И он продолжает охоту!

– Олаф, это его дело, что ему терпеть…

– Эти корки – это хорошо… Они отпадут и останутся только шрамы…

– Ты видел мои руки…

– Заражения не будет… Мы скоро перейдем выжженную полосу и…

Ханс, бросив оружие, схватил Олафа за обе руки, глядя ему прямо в глаза…

– Ты не можешь не отдать его огню, Олаф, – огонь взял его… Ты что, не видишь, что огонь

забрал его?.. Ты сильный, Олаф, но и огонь силен… Пламя забирало и будет забирать охотников,

которые приходили и будут приходить из пламени… Тебя обжигал и огонь, и лед, но ты шел и

идешь по огню и льду… А Гюнтер… он скован огнем, огонь не дает ему идти…

Олаф коротко кивнул головой, и Ханс отступил… Лейтенант с облегчением вдохнул холодный

ветер, налетевший в пустые двери со снегом… Его боль отступила с приближением молчаливого

успокоения, следующего за подошедшим к нему Олафом… Он остановил прояснившийся взгляд на

скинувшем с плеч тяжелую шкуру бойце, опустившимся перед ним на колени. Всполохи

потревоженного ветром костра забились пульсом на холодном лезвии клинка Олафа,

распахнувшего куртку на покрытой крестами шрамов груди… Тонкие надсечки проступили

кровью под отточенным лезвием, чернея под прокаленным клинком…

– Огонь прожжет твое сердце, огонь прожжет твое имя в моем сердце. Ты сильный воин – Один

откроет перед тобой чертог Асгарда, Валхаллу. Скоро ты услышишь звон кольчуги посланной тебе

навстречу девы, спустившейся с неба на белом коне. Мы встретимся, Гюнтер, на пире перед

последним боем, оканчивающим и начинающим Войну.

Олаф резко подключил лучевой резак, оставив отрывистый крест на груди лейтенанта, будто

продолжающего заворожено смотреть на его застывший в отблесках костра клинок… От

блистающего клинка глаз не могу отвести и я… Кинжал полоснул по стянутым шнуром волосам

бойца, беззвучно срезая их, оставляя в сжатом кулаке Олафа светлые пряди, ручьем струящиеся из

его руки в трескучее пламя, исчезающие дымом еще над огнем…

14

– Клянусь, что больше не отдам голодному огню ни одного живого воина, разделившего со

мной врага и дорогу, отдав ему взамен всех мертвых.

Ханс, грустно понурившись, сел у костра, сняв с шеи обвязанных тонкой проволокой за хвосты

крыс, бросая их на пол… Я отпустил голову мертвого лейтенанта, поднимаясь перед застывшим у

огня Олафом…

– Ты язычник…

– А вам что?..

– Ничего, Олаф… Просто, я не знал, что кто-то еще верит древним легендам…

– Мы храним наши легенды, полковник. Это легенды воинов…

– Древних воинов…

– Мы не меняемся с течением веков, как не меняются наши войны. Мы меняем оружие и форму,

но мы неизменно – воины, идущие на врага войной. И так будет до тех пор, пока будет война, а

война будет до тех пор, пока будем мы.

Олаф вскинул на меня холодный взгляд светлых глаз, отражающих мечущееся на ветру пламя…

– Вечная война… такая же бессмертная, как мы…

– Такая же вечно молодая и вечно старая, как мы, полковник… Она сгорает в огне, подымаясь

из пепла, как эта крепость, как ее хозяин… как трижды сожженный Хакай, вновь вернувшийся

пробудить уснувших под холодной рукой Снегова “драконов”.

Я замер, всматриваясь в темноту… Холод прилип к спине с просыхающим кителем… Я не

понимаю… Нет, мне показалось – и тогда, и теперь… Он не здесь – Тишинский… он не стоит во

тьме и не смотрит в мои мысли… Его открытые на мгновенье глаза не сверкнули из мрака при

произнесении имени заклятого врага… Его нет – я бы увидел его задолго до того, как он

подошел… Я бы сразу заметил его ментальный фон, потому что ищу его, потому что жду…

Судорожно глотнув воздух, я подошел к темноте, всматриваясь в белесую беззвездную ночь за

пустыми дверями… Снег не дает тьме подступить ко мне во всеоружии, но она прокрадывается

крепчающей стужей за ворот шинели… Скоро небо прояснеет и провалится бездонным мраком

ввысь, открывая звезды…

Я вернулся к распустившему хвосты искристому костру, но его тепло только сильнее пробрало

меня холодом… А запах смолы, рвущейся из-под коры только что подброшенных Хансом в огонь

еловых сучьев, связал легкие…

– Собирайтесь. Ханс, бери своих крыс и идем… Живей.

Олаф резко обернулся ко мне, и Ханс бросил, только что надсеченных для обдирания шкурок,

крыс…

– Что, патрули перестроили, полковник?

– Нет, Олаф… Это – каратель…

– Один?

– Один…

– С одним мы без труда справимся…

– С этим – нет… Ни с ним, ни с его “защитниками”…

– C “защитниками”? Это не простой ликвидатор?

– Молчи. Идем.

– Вы засекли его? Он здесь? Но я его не вижу…

– Олаф, он еще далеко, но будет здесь. Он не должен найти нас. Надо уходить, пока не кончился

снег.

Ханс изумленно распахнул глаза…

– Что это значит, полковник? Откуда вы знаете о нем, когда его здесь еще нет?

Что значит?.. Это значит, что теперь я уверен, что Тишинский не отпустил меня, что придет за

мной… Я уверен, хотя понятия не имею, зачем я ему – безымянный офицер, с чужой памятью,

открытой врагу… пощаженный, изгнанный и преследуемый…

15

– Не задавай вопросов, Ханс. Подключи расщепитель, мы не должны оставлять тело офицера.

Мы не должны оставить ни одного следа. Ему нельзя оставлять ни одного следа. Нужно уйти, пока

не перестал снег, скрывающий след… пока не открылись светящие звезды…

Я опустился перед костром, спешно туша его, разбивая дотлевающие угли клинком, присыпая

золой еще горящие…

– Полковник, это хороший нож – не надо его в огонь… И поленья эти… У нас же других дров

нет…

Я обернулся к Хансу, и он замолчал, еще шире распахнув глаза, но на этот раз не удивлению, а –

страху… Олаф тревожно вскинул оружие, но я махнул ему в сторону мертвого лейтенанта… Под

потоком расщепителя сразу низко загудел, прохладно замерцал воздух, скрывая офицера

призрачным светом…

– Вы, оба, быстрей забирайте все! Встаньте в дверях и ждите, не входя, не выходя!

Они повиновались без слов, с напряженным недоумением наблюдая, как я, встав на колени,

затираю перчатками кровь крыс до сухости, присыпая пятна пепельной пылью… как подбираю

окурки, складывая их в пустой консервный контейнер вместе с осколками остывших углей от

костра… Я сдуваю мерцание “мертвого инея”, оставленного расщепителем, растираю сажей

светлые царапины, оставленные неосторожными шагами бойцов на плитах пола, потемневших от

проползшего по ним огня…

Я поднялся, осмотрелся… и снова опустился на колени… Здесь Ханс надрезал шкурки, здесь