только ищущему тех, кто должен спуститься в подземелья…
– Я буду рядом, Горный.
Я развернулся, отключая оружие, и пошел обратно… Рокотов идет за мной следом, не
приближаясь и не отдаляясь.
Побледневший Ханс встретил меня тревожным взглядом, но спросить ничего не решился… А
Олаф с настойчивостью выступил вперед, взявшись за оружие…
– Полковник, вы не убили его…
– Идем. Я не могу убить его, Олаф. Иначе – придет Тишинский… Он затравит нас…
18
– Но этот каратель…
– Да, он идет за нами, но это временно.
– Он не убьет вас?
– Убьет, но не сейчас.
– Да что все это значит, полковник?!
– Он следит, чтобы до приведения приговора в исполнение я был на глазах у Тишинского…
– Но зачем им все это нужно?
– Я не знаю…
– Будто руггера на червя ловят…
Я сосредоточился, отрываясь от неясных предчувствий.
– Что?.. Что ты сказал, Олаф?.. Что-то про червя…
– Бросьте вы эти аристократические замашки, полковник… Ну сравнил я вас с червем… И
что?..
– Я не об этом. Что ты имел в виду?
– Вы что, не знаете, как на руггеров охотятся?
– Про червей не знаю…
– Они червей жрут. Червями мы их приманиваем. Иначе нам такого зверя никак не выследить и
не завалить без техники, без специальной защиты. Мы засады под землей устраиваем, червей
пуская, и следим, чтоб они не расползались…
– Хакай… Но теперь я не нужен ему…
– Может, кого еще ищут?..
– Я не знаю… Они могут найти без таких ухищрений всех… Не могут найти только Хакая…
Ханс, объятый недоумением, все-таки встрял…
– Как же не могут, его ж три раза сжигали дотла?..
– Его сжигали, но не сожгли. Его память где-то скрыта, и он возвращается – его разум
возвращается в его теле…
Олаф запустил руку в разметанные волосы…
– Но человека не так просто сделать – нужно сложное оборудование…
– Мы не нашли памяти Хакая – не нашли никаких следов… Теперь не можем найти и его –
воскрешенного.
Олаф вскинул на меня уверенный взгляд, подтверждая его кивком головы…
– Этот “дракон” – бог, как ваш заледенелый Снегов и его “тень”. Бог, высший над жизнью и
смертью, – не живой и не мертвый.
Я собрался возразить этому, погрязшему в древних сказаниях, одичавшему солдату, но не сумел
– не нашел никаких опровержений…
– В общем, все верно, Олаф… только мы не называем их богами.
– А кто они тогда, как не боги?
– Великие воины и правители.
– Боги и есть – великие воины и правители, создающие, контролирующие и уничтожающие нас.
– Значит, нам придется действовать под их взглядом. Но я уверен, что скрыться можно и от глаз
богов…
– Хорошо бы, полковник… И хорошо бы поскорей… А то этот следующий за нами офицер
начинает напоминать охотника мне – охотнику…
– Сейчас мы будем отдыхать… Сейчас нам нет нужды скрываться от разведчиков, от
ликвидаторов… Тишинский вместе с Рокотовым послал нам покой, пусть и временный… Это
значит, что и злой дух способен допустить ошибку, Олаф…
Запись №6
Ханс сноровисто пробил дыры в консервном контейнере, насыпав на дно слой искрошенного
осколками дорожного покрытия, залил в контейнер отработку и поджег, нанизывая на нож, как на
вертел, разделанные тушки крыс. Я с отвращением смотрел на их беспомощно задранные корявые
19
лапы и длинные голые обугливающиеся в огне хвосты… но запах свежего жареного мяса
постепенно разогнал тошноту, вызванную видом этих тварей.
– Полковник, а вы, наверное, крысу впервые есть будете, да?..
– Да, Ханс…
– А у вас, в штабе Ясного, наверное, невиданные яства каждый день были, да?..
– Нет, Ханс, просто хорошая столовая… Я вообще в Центральном управлении СГБ служил…
но и в Центральном штабе бывал нередко…
– Вы там, в штабе Ясного, верно, были, как под хрустальным куполом, да?..
– А ты знаешь, что такое хрустальный купол, Ханс?
– Нет… Знаю, что так говорят… Наверное, это что-то защищающее от всего…
– Верно, Ханс… И это защищает не только от стужи и зноя, но и от уродства… Хрусталь –
чистое, прозрачное стекло, надсеченное для преломления лучей радужным сиянием…
– Как в Хантэрхайме… Я видел его издали – его сияние… Я знаю, что Хантэрхайм очень
страшная крепость – холодная и жестокая, но очень красивая… Я слышал, что его сияния боятся,
как его мороза, но я бы смотрел и смотрел…
– Его сияние ослепляет…
– А я бы мог смотреть до слепоты… Но Олаф мне никогда не давал смотреть… Он бы мне и
этот хрусталь рассмотреть не дал…
– Правильно… Хрусталь только кажется прозрачным и чистым, как простое стекло, но он не
показывает правды, искажая все блистающими гранями.
– Правда не красива. Это Олаф считает ее валькирией, прекрасной только оттого, что у нее в
руках меч…
– У правды суровый лик… Она для нас – и обвинитель, и защитник, и судья… Без нее нет
порядка, без нее нас нет…
– Но вы же жили без этой уродливой правды…
– Нет, не жил… Я не замечал красоты, не видя уродства… Я видел лишь высших офицеров,
замерших статуями в парадных облачениях. Я не знал ни огня, ни стужи будучи в скупой прохладе
белоснежных залов, не видел ни света, ни мрака под ровными отсветами штабных корпусов… Я
был карателем, знающим о боли все, но не видящим всей боли – был только офицером, отдающим
приказы и получающим донесения… Меня будто и не было… Я будто появился только сейчас…
Я понял это как-то вдруг… и почти удивился этой мысли… Моя голова горит, и сухой кашель
душит меня, заставляя отрывисто лаять… заставляя вспоминать, что я – не статуя в парадном
облачении… Я впервые ощущаю что-то сильное – ощущаю жизнь… боль, забивающую радость, и
радость, затмевающую страх… Я чувствую силу, не сбитую этой больной слабостью… и волю,
похожую на мощного зверя, а не на кусок льда… Я всматриваюсь в лицо Ханса, и, видя его
открытую улыбку с черными беззубыми провалами, вижу белые залы штаба Ясного, силуэты
генералов Совета РССР в черных шинелях… И я неудержимо хочу крикнуть им, что они только
боги, только злые духи – что они не люди… что они не знают жизни… все они… И я еще не
знаю… но я хочу узнать… А эти обледеневшие офицеры не позволяют мне…
– Ханс, а ты ведь оказался на воле с первого вдоха…
– Да, меня прошлой зимой в Штраубе активировали – и сразу понеслось…
– Ты, выходит, и жизни другой не знаешь совсем…
– Нет… Я хотел бы узнать, но куда мне… Мне бы и эту узнать… Куда уж другую…
– Узнать жизнь… для этого нужно жить…
– Когда что-то знаешь о жизни, жить проще.
– Но как жить, когда знаешь, что тебя обязательно убьют, Ханс?..
– Ну а что делать?.. Всех когда-то что-то все равно убьет…
– Не когда-то – скоро… очень скоро…
Я уронил голову на замерзшие руки…
– Знаете, я раньше Олафа все вопросами пытал – спрашивал его об одном, за что нам столько
мучений… А он всегда отвечал, что – за то, что мы живем… Олаф говорит, что ничего даром не
20
бывает, что за все платить надо… А сейчас цена жизни велика… Но он говорит, что жизнь чем
сложнее дается, тем труднее берется…
– А он не дурак – Олаф этот…
– Очень умный… Он говорит, что нашим трудом мы нашу жизнь выкупаем у смерти… Мы
думаем, действуем – и живем… продолжаем жить. И когда-нибудь мы пройдем все трудности – мы
выплатим смерти цену жизни, и нам станет легче жить… Знаете, как мне сложно поначалу было…
Но теперь я – привык… И теперь я знаю, как бить скингеров и лечить ожоги, как ставить ловушки
на крыс и искать нужные вещи в руинах – мне это стало просто…
– Ханс, научи меня ставить ловушки на крыс – я умею расставлять их только на людей…
– Конечно научу… Хотите сейчас?..
– Позже, Ханс…