Под утро значительно похолодало. В расщелине гор, там, где протекала речка Черная, начал скапливаться туман. Он сырыми космами сползал со склонов, опоясал Сахарную головку, только округлая вершина возвышалась над серой пеленой.
Когда мы в третий раз произвели посадку и подрулили к стоянке, Астахов, указывая в сторону речки, сказал:
- Еще один враг ползет на нашу голову.
Это действительно было так: в холодную погоду, когда температура воздуха опускается до нуля, самолет, попадая во влажную белесую муть, немедленно обледеневает, и нередко такой полет завершается катастрофой.
Пока же небо над бухтой было чистым, полеты приближались к завершению, оставалось взлететь одному или двум самолетам. Вот один из них помигал, получил разрешение на взлет, и мощный гул мотора огласил бухту, - самолет пошел на взлет. В темноте были отчетливо видны языки пламени, вырывавшиеся из выхлопных патрубков. Показалось, что самолет на разбеге чуть задержался, но потом он все же оторвался от воды и начал круто набирать высоту, стараясь успеть проскочить над туманом, заполнившим ущелье. И не успел… Мы видели, как он нырнул в белесую массу, и замерли, ожидая, что через секунду-две он снова выскочит из тумана. Самолета не было.
- Может, прозевали… - неуверенно произнес кто-то, - Темно все же…
Но вскоре стало известно: да, случилась беда. Самолет [23] капитана Смирнова попал в туман, мгновенно обледенел, свалился на крыло и разбился. Капитан Смирнов и штурман Федор Аброщенко погибли. Стрелок-радист каким-то чудом остался цел и невредим.
…Вечером мы хоронили боевых друзей. Молча стояли у разверстых могил. Горько было осознавать, что война вырывает из жизни молодых, полных здоровья и энергии ребят. Рассудительный капитан Смирнов, гордый красавец Федя Аброщенко. Только что они были с нами, шутили, пели, смеялись. Где-то их ждут матери, жены, дети. Они еще не знают, какое огромное горе свалилось на них. Сегодня еще весело щебечет Федина дочка, радостно улыбается, глядя на нее, мать, а завтра почтальон принесет страшный прямоугольник…
От этих размышлений сердце сжимается до боли. Вспомнились свои: жена, крошка-дочь, хлопотунья-мать. Как-то они там?
Константин Михайлович Яковлев говорит о погибших товарищах теплые слова, говорит, как всегда, негромко, голос его заметно вздрагивает, когда он произносит имя Феди Аброщенко, - он с ним летал несколько лет, любил как сына…
С глухим стуком падает сухая земля на крышки. Прощайте, дорогие товарищи!
Поздно вечером возвращаемся в «кубрик». Надо готовиться к вылету. Теперь мне предстоит летать с Яковлевым.
- Ну, гады, мы еще припомним вам и Смирнова, и Аброщенко! - процедил кто-то сквозь зубы.
На суше и на море
Скучать нам не приходилось. Каждая ночь была переполнена боевой работой. Летали много, с огромным рвением. Бомбили аэродромы врага. Это, пожалуй, была главная задача нашего 116-го авиаполка, вооруженного самолетами МБР-2. Прав был генерал Остряков: эти «фанерные броненосцы» действительно оказались неплохими ночными бомбардировщиками. Потерь от вражеских зениток пока не было, хотя огонь над аэродромами они создавали довольно-таки плотный.
Выполняли мы и другие задания. Наносили удары по передовой линии и ближайшим тылам противника. Эти вылеты требовали особенно точной ориентировки на [24] местности, потому что приходилось бомбить цели, расположенные в непосредственной близости от нашей передовой.
Полеты организовывались так: район наибольшей активности врага или предполагаемого скопления его сил разбивался на квадраты, на каждый квадрат выделялась группа самолетов из пяти-шести машин. Задача: в течение ночи не давать передышки немцам, без конца «бить по мозгам». Мы набирали полные патронные ящики пулеметных лент, под плоскости вешали по шесть 50-килограммовых бомб - фугасных или осколочных, стрелки-радисты брали в задние кабины мелкие осколочные бомбы или шарообразные ампулы с зажигательной жидкостью КС. Вылетали с наступлением темноты. Цель обычно находилась рядом, всего в 10-15 километрах от аэродрома, а то и ближе. На небольшой высоте (400-500 метров) заходили, как правило, со стороны моря, чтобы лучше сориентироваться, находили свой квадрат, присматривались, нет ли орудийных вспышек, не заметно ли передвижений. На следующем заходе сбрасывали одну бомбу, стрелок-радист по команде штурмана кидал пару осколочных или ампулу. Если замечали какое-либо движение, снижались и обстреливали врага из пулеметов.
Потом делали второй заход, третий…
Иногда заходы повторяли пять-шесть раз, находились над целью 30-40 минут. Потом уходили на аэродром, а на смену приходил другой экипаж.
Такая «карусель» длилась всю ночь. Если цель находились в непосредственной близости от нашей передовой линии или не имела характерных признаков для ориентировки, то на помощь нам приходили наземные войска: они впереди своих окопов выкладывали костры, иногда даже в виде стрелы, указывающей цель.
Эти полеты на изматывание войск врага были по душе не всем летчикам, многие предпочитали удары по аэродромам: и быстро, и эффективно. Зато стрелки-радисты, все без исключения, рвались в полет на передовую. Их можно было понять: если при полетах на удар по вражеским аэродромам они выполняли по существу пассивную роль - следили за воздухом, за задней полусферой, чтобы в нужную минуту отбить атаку истребителей, если они появятся (ночных истребителей мы пока не встречали, и стрелки считали, что они в таких полетах «зря хлеб едят»), то в полетах на передовую они активно использовали и скорострельный пулемет, и осколочные гранаты, и ампулы [25] с КС. Конечно, ампулы возить было небезопасно; вели хоть одна разобьется, самолету несдобровать. Поэтому клали их в ящик с гнездами, вымощенными мягким войлоком, чтобы лежали, как на перине. Но зато все знали: если благополучно довезти их до цели, эффект будет впечатляющий. В этом мы убедились еще осенью сорок первого, когда фашистские войска подошли к Перекопу и пытались с ходу прорваться в Крым.
В те дни огромная тяжесть легла на плечи черноморских летчиков. Все, что могло подняться в воздух, шло на Перекоп. Пикирующие бомбардировщики Пе-2 под прикрытием «яков» (а иногда и без прикрытия) наносили удары по прифронтовым аэродромам врага в Чаплинке и Аскании-Новой, по ближайшим немецким тылам, а передовую «обрабатывали» истребители И-15, И-16 и даже старые, уже снятые с вооружения И-5. Над Перекопом шли жестокие воздушные бои.
Как- то командир эскадрильи при разработке боевого задания сказал нам:
- Командование сухопутных войск просит нас оказать помощь; кроме бомбоударов, передовую залить огнем. Нам доставлено большое количество ампул с зажигательной жидкостью, инженеры уже разработали способ доставки их на цель, теперь дело за нами.
Вначале не все верили в эффективность нового оружия. Летчики говорили:
- То ли дело бомба: ахнет так ахнет, сразу чувствуется. А тут какие-то шарики.
Решили проверить действенность эмпирическим путем: разбить ампулу на земле и посмотреть, что из этого получится. Коля Астахов поставил светлый шар на небольшой камень, отошел шагов на тридцать, вынул пистолет из кобуры и не торопясь прицелился. Раздался щелчок выстрела, и тотчас яркое пламя взметнулось вверх, затем начало быстро расползаться по земле. Оно было настолько жарким, что даже на расстоянии десяти метров ощущалась его огненная сила.
- Ого! - воскликнул Астахов. - Ничего себе шарики, припекают славно!
После такой проверки скептики приумолкли, а стрелки-радисты стали брать ящики с ампулами к себе в кабину, чтобы над целью выбрасывать их просто вручную.
Это средство оказалось весьма действенным в борьбе с наступавшим на Перекоп противником. Иногда, совершая за ночь в общей сложности до ста самолето-вылетов, [26] мы видели, как в районе расположения врага земля буквально пылала на большом пространстве.
Как- то из штаба 51-й армии нам передали показания пленного немца. «Эти огненные налеты, -рассказывал пленный, - нас сводят с ума. После налета ночных бомбардировщиков все вокруг горит: трава, деревья, люди, земля. От огня нет спасенья, его ничем потушить нельзя. Это хуже самого страшного артналета, наши солдаты теряют рассудок. Ничего подобного нам раньше встречать не приходилось».