Теперь, в Севастополе, стрелки-радисты, уже знавшие, как обращаться с ампулами, набирали их в кабину побольше, чтобы «поджарить фрицев» в окопах.

Приходилось иногда нашим МБР-2 вылетать и днем - на воздушную разведку в море и на прикрытие кораблей, идущих от кавказских берегов в Севастополь. Полеты на воздушную разведку первое время проходили без особых осложнений: взлетали на рассвете, на бреющем уходили в море, так же на бреющем возвращались и садились в бухте, без полета по кругу над аэродромом. А далеко в море вражеские истребители не встречались.

Сложнее были полеты на прикрытие кораблей. Наши морские караваны почти непрерывно подвергались ударам вражеской авиации, а то и подводных лодок. Моряки мужественно отражали эти атаки, но помощь летчиков была им очень и очень нужна.

Наши самолеты встречали корабли далеко от Севастополя - за 200-250 километров. Истребители на такое удаление ходить не могли, даже для «чаек» (самолетов И-153) с подвесными баками этот район был практически недосягаем. Поэтому, когда караван находился далеко в море, над кораблями кружились красивые, быстроходные Пе-2 («пешки», как их окрестили бойцы). В Севастополе их было очень мало, не больше десятка, поэтому вылетало обычно всего два самолета, но даже одна пара была надежным воздушным щитом. Главная их задача была - не допустить прицельного бомбометания или торпедометания по нашим кораблям, особенно - по транспортам, которые имели сравнительно небольшую скорость, слабую маневренность и являлись главными объектами атак вражеской авиации.

Экипажам МБР-2 ставилась более скромная задача: вести поиск подводных лодок врага на пути следования каравана, в случае обнаружения - наносить удар глубинными бомбами и наводить на них сторожевые катера, которые [27] также имели на вооружении глубинные бомбы. Но немецкие подводные лодки в ту пору появлялись на наших коммуникациях не так уж часто, главную опасность для кораблей представляла вражеская авиация, в частности бомбардировщики и торпедоносцы, нередко наносившие массированные удары одновременно. Ю-88 бомбили корабли с горизонтального полета, Ю-87 бросали бомбы с пикирования, Хе-111 с бреющего полета пытались нанести торпедный удар. Что уж говорить о наших тихоходных «коломбинах», имеющих скорость в три раза меньшую и вооруженных всего двумя «кнутами» - пулеметами винтовочного калибра 7,62 миллиметра? «Кнутом обуха не перешибешь», - говорили по этому поводу.

Первым доказал несостоятельность такого мнения летчик Акимов. Он был большой оригинал, этот Женя Акимов. Высокий, худощавый, немного сутуловатый, он ходил неторопливой, какой-то небрежной походкой. Лицо у него весьма выразительное - узкое, удлиненное, с крупным «орлиным» носом и большими серыми глазами под мохнатыми, низко нависшими черными бровями. Весь он был какой-то неловкий.

Мне он напоминал черкасовского Дон-Кихота. Не того, которого мы видели в кино в послевоенное время - чудаковатого, экстравагантного, и в то же время мудрого, созданного уже зрелым Николаем Черкасовым, а наивно-романтичного, очень милого и непосредственного Дон-Кихота, которого я еще подростком видел в ленинградском ТЮЗе в исполнении того же Николая Черкасова, только совсем молодого. Таким в моем представлении был и Женя Акимов. И, наверное, не только в моем. Потому что еще до войны, в 45-й «непромокаемой», Акимова окрестили Дон-Евгеном. В честь «рыцаря печального образа». И он не обижался, не возмущался. Только улыбался в ответ своей какой-то детской, беззащитной и в то же время обезоруживающей улыбкой.

Он любил Русь и все русское - русскую природу, русскую литературу, любил книги Мельникова-Печерского, Вячеслава Шишкова, несколько раз перечитал «Петра Первого» Алексея Толстого.

Часто повторял:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить,

У ней особенная стать -

В Россию можно только верить! [28]

В части его любили. За милую чудаковатость, за внешнюю суровость, скрывавшую добрейшую душу. И еще за то, что он летал «как бог». И не любил бросать слов на ветер.

С недавних пор Акимов летал с молоденьким штурманом Алешей Пастушенко - высоким, стройненьким, миловидным пареньком - нарцис, а не юноша. Прямая противоположность Акимову. Но между собой эти совершенно разные люди ладили хорошо. И на земле, и, как скоро выяснилось, в воздухе.

При первом же барражировании над кораблями им пришлось столкнуться с вражескими торпедоносцами. Первым заметил приближающийся к каравану «хейнкель» Алеша и крикнул Акимову:

- Торпедоносец!

Тот молча кивнул и резко развернул машину наперерез «хейнкелю». Это была дерзкая атака. Сразу же застрочил по врагу из своего «кнута» и Алеша. И «хейнкель», на вооружении которого были не только крупнокалиберные пулеметы, но и пушки, не выдержал атаки МБР-2, резко отвернул в сторону. Но из боя не вышел: сделал разворот и снова лег на боевой курс. Кто знает, чем бы это кончилось, если бы в это время сверху на торпедоносец круто не спикировал Пе-2. Атака была стремительная, яростная. Торпедоносец поспешно освободился от своего груза и отвалил в сторону, оставляя за собою хвост черного дыма.

- Влепили! - радостно закричал Алеша.

Радовался, хотя «влепили» не они, а экипаж Пе-2. Домой летчики возвратились возбужденные. Акимов решительно высказал свое мнение:

- «Эрэсы» ставить надо! И немедленно.

К тому времени реактивные снаряды (РС) получили широкое, применение не только на земле, где о «катюшах» уже ходили легенды, они стали грозным оружием и авиаторов. «Воздушные танки» - штурмовики Ил-2 - без «эрэсов» не выходили на задание, и немцы боялись «хвостатой смерти» пуще огня. Вслед за «Ил-2» «эрэсы» взяли на вооружение и другие самолеты - бомбардировщики, истребители. Их начали успешно применять не только при штурмовках наземных целей, но и в воздушных боях, особенно истребители при атаках боевых порядков вражеских бомбардировщиков. Достаточно было нашему истребителю послать один «эрэс» по плотному строю Ю-88 или Ю-87, [29] как они после взрыва снаряда шарахались в разные стороны, как ошпаренные.

На МБР- 2 эти простые, но весьма эффективные установки пока не монтировались. Конечно, при ночных полетах в них особой надобности не было, но в дневных, на прикрытие кораблей, «эрэсы» сослужили бы добрую службу. В этом Акимов был совершенно прав.

Инженер эскадрильи Константин Карцев, непроизвольно подмаргивая и слегка заикаясь, поддержал его:

- Пра-авильно, Женя. «Эрэсы» надо ставить. Хотя бы на-а несколько машин, для дневных полетов.

«К- остя К-арцев», как между собой шутя называли инженера летчики, был человеком шумным, даже суматошным. От этого немало терпели техники и механики -его непосредственные подчиненные. Но мы, летчики, знали: если он берется за дело, то до конца доведет его непременно. Хотя и с «грандиозным шумом».

Так было и на этот раз. Всю ночь наши славные «технари» не уходили с площадки, всю ночь оттуда доносилось постукивание, мелькали под плоскостями огоньки карманных фонариков, раздавался торопливый говорок «К-ости К-арцева». А когда рано утром летчики пришли на аэродром, чтобы лететь на охрану морского каравана, то под плоскостями двух самолетов на узких металлических рейках увидели продолговатые небольшие бомбочки с бугристыми корпусами. Это и были грозные «эрэсы».

Акимов испытал их в первом же полете и остался доволен. Вернее, не так Акимов, как его штурман Пастушенко.

- Ох, и шарахаются же они от «эрэсов»! - восхищенно говорил он. - Приятно смотреть!

Теперь на барражирование ходили самолеты, вооруженные реактивными снарядами.

Чаще всего летал экипаж Акимова. Ему не раз приходилось встречаться с самолетами противника, отбивать их атаки на корабли. Но то были торпедоносцы - самолеты тяжелые, не особенно маневренные, хотя и хорошо вооруженные. Неприятной же встречи с истребителями удавалось пока избегать: как я уже говорил, «мессеры» на такое удаление от берега не ходили, а возвращались наши МБР-2 «домой» на бреющем, вот и проскакивали благополучно.