Впервые в жизни не получивший удовлетворения от тренировки, Соснора не спеша брел по коридору, когда скрип двери за спиной заставил его обернуться. На пороге тренерской комнаты стоял, покачиваясь на каблуках, Доронин.

— Зайди…

— Сейчас? — уже зная наперед, к чему приведет их встреча, и потому подавляя раздражение, спросил Андрей.

— А почему бы и не сейчас?

Доронин явно рассчитывал на какую-то его слабость. Он во всех людях искал то, что делало их слабее в борьбе с ним.

— Можно и сейчас, — боязни, что не сумет сдержаться, Андрей не испытывал, и это придало ему необходимую уверенность.

— Заходи.

На развешанных по стенам тренерской комнаты пестрых схемах красный кружок с цифрой восемь вот уже столько лет обозначал его, Андрея Соснору…

— У тебя есть претензии ко мне? — спросил тренер.

Доронин смотрел в окно на буковую рощу, подымавшуюся по горе. Он не хотел встретить взгляд Сосноры. Но ведь это его, доронинского, взгляда многие откровенно побаивались. Он действительно иногда пугал: казалось, что оценивается не только сущность человека, даже не его настоящее и прошлое, но и несуществующее пока, а уже известное Доронину будущее.

— Тебе у нас плохо? Тебе тесно в двухкомнатной квартире? Тебе приходится работать больше, чем нравится? Или тебе не нравлюсь я?

Андрею показалось, что Доронин произнес эти слова устало, чуть ли не предлагал примирение, по всему чувствовалось — раздувать конфликт в его планы не входило.

Андрей знал, что молва недобро обойдется с ним, припишет ему замыслы и поступки, не свойственные ему и для него невозможные. Он знал, что его назовут смельчаком, раз он не побоялся Доронина. Но те же самые люди определенно будут считать, что выступил он против старшего тренера на том «поле», где имеет перед Дорониным беспощадное преимущество — молодость и красоту. Вполне возможно, что люди, ценящие честную спортивную борьбу, станут осуждать его совсем не из ханжеских соображений. А может быть, и просто все сведут к извечному треугольнику — он, она и третий, ставший лишним.

Но к этому Андрей уже был готов.

— Что же тебе не нравится во мне? Между прочим, я твоей личной жизнью никогда не интересовался, хотя мне советовали.

Андрей знал, что тот намеренно лжет. А Доронин, наконец, оторвался от окна и посмотрел Сосноре в глаза. Андрей выдержал этот взгляд и тихо сказал.

— Я верил вам. Поверил больше, чем другим и себе. Я пошел к вам в команду, потому что верил.

После такого искреннего признания Андрей замолчал, но лишь потому, что не нашел слов, которые усилили бы его зыбкую еще веру в собственные силы.

— Я не требую почитания, — холодно ответил Доронин но твердости в его голосе не было. Он понял, что несла в себе эта фраза: верил, а теперь не верю.

— Мне оно было необходимо, — эти слова Андрея тоже прозвучали как признание.

— А ты знаешь, что теперь тебе необходимо?

— Знаю.

Инициативы из своих рук Доронин выпускать не хотел. Он не ставил целью ворошить прошлое. И тем более не хотел оказаться в роли обвиняемого.

— Что же ты намерен делать? — Доронин вновь стал жестким и нетерпеливым, как обычно.

— Не думайте, что я это делаю в бессилии.

— Как прикажешь понимать? — искренне удивился Доронин. Он не ожидал такой решительности, последовательности от всегда мягкого и, казалось, во всем покладистого Сосноры.

— Это — не последняя наша встреча.

Андрей без усилий говорил тихо и обдуманно. Как со всеми, как в любой обстановке.

— Ты — наивный парень, Соснора. Я могу…

Вот на этот раз Андрей оборвал Доронина:

— Я тоже кое-что могу.

Двери за собой он не прикрыл. Вслед ему не понесся поток брани, но в гулком коридоре заметался призывный крик:

— Вернись!

Нет, навстречу этому человеку Андрей не сможет теперь сделать ни шагу.

Много лет спустя, когда Андрей уже познал, что такое тренерский груз, я поинтересовался его мнением о Доронине — как бы там ни было, а именно этот тренер более других способствовал восхождению Сосноры на футбольную вершину. Андрей не сразу приступил к прямому ответу. Сначала он поговорил о первом своем тренере, потом о разных людях, стоявших во главе сборной. И лишь в конце, словно все сказанное должно было означать неизбежное и необходимое вступление, он поразил меня точностью и безжалостностью своей оценки: «Футбол для него — средство для достижения цели, которая не связана с целями и интересами других людей. Как бы сильно ни играла его команда, она всегда играла только на результат. Если и бывали у нее полет, вдохновение, то помимо его воли. И мы играли так все реже, пока совсем не перестали думать о такой игре. То, что вам казалось в нем сухостью характера, было просто внешним выражением его неспособности творить. Заурядный погоняла — вот и все. А мы… мы играть могли, как боги. Он об этом прекрасно знал и организовывал наши победы. Но не игру».

По утру грозовая туча вроде бы обошла город стороной, но к полудню гроза ринулась на город, ослепляя его молниями, сотрясая громом и заливая водой.

В такой день Андрей покидал город, команде которого отдал молодость.

Он уже давно узнал, что большой футбол приносит не одно лишь удовлетворение от яркой игры, от громких или тихих побед, не одну лишь шумную славу и интересные поездки, но и тяжкую, порой устрашающую усталость, которая с годами словно накапливается. Обычно в конце сезона все измотаны, утомлены и физически, и морально, к весне большинство игроков словно молодеют, однако Андрей и по весне в последние годы выглядел усталым.

На тротуаре под моросящим дождем стояла Лариса. Завидев приближающуюся машину, она сбежала на мостовую.

Он проворно выскочил из машины, открыл заднюю дверцу, но, сообразив, что мог и ошибиться, спросил:

— Далеко?

— Проводить тебя.

День уже не был пасмурным, хотя беспрестанно стучали по стеклам капли дождя. Мир сверкал и счастливо улыбался! Правда, тревожила мысль: эта встреча может оказаться последней, предстоящие события способны разрушить все. В том, что многое действительно изменится, Андрей не сомневался, но поддерживала его надежда: нее закончится тем, что он построит свою новую жизнь.

Между тем он говорил, стараясь внешним спокойствием подавить волнение:

— Как видите, у команды все в порядке и без меня. Словно меня и не было. Одни пожимают плечами, другие правды не знают. Нет, никто не виноват. Значит, я сам ничего особенного не представляю, если никто не подал голоса.

— Ты себя недооцениваешь, — возразила, откидывая капюшон плаща, Лариса.

— Почему же? Да и что ценить себя, если потом обнаружишь, что думал о себе лучше, чем думали о тебе люди, чем есть на самом деле?

— Ты все о футболе. Но ведь кроме футбольной жизни — я согласна: заманчивой, притягивающей, всевластной — есть еще и обычная человеческая жизнь, — опять возразила она.

— Но я жил только футболом, — попытался оправдать себя Андрей. — С детства. Другой жизни у меня не было. Все остальное проходило мимо или было случайным. Вот почему я не стоил вас. Вот почему не уважал бы себя, если бы тогда вмешался в вашу жизнь.

Лариса помолчала и неожиданно тихо промолвила:

— Из-за такого, как ты… разве ты еще этого не понял… можно сломать жизнь и все же быть счастливой…

После такого признания Андрей мог бы жить еще целую вечность в одиночестве, помня лишь это признание.

Рейс из-за грозы был отложен. Андрей устроился в одном из кресел верхнего холла аэропорта и пытался увлечься купленными в киоске журналами. Даже если бы рейс отложили на сутки, приютить его могла только гостиница — квартиру свою Андрей освободил, и сегодня в нее уже вселился другой футболист…

— Андрей, ты что здесь делаешь?

Вскинул голову — перед ним стоял Сергей Катков.

Это надо же было так растеряться — журналы посыпались на пол. А Катков с искренним удивлением продолжал: