У Ивана Силыча было такое в жизни. Когда он в дальних странствиях своих уже не ждал ничего. Была ему судьба поскитаться, поскитаться в дальних краях – да и сгинуть.

От морской судьбы остался на плече якорь. Как печать, которую прошлая жизнь поставила, отметку, дескать, был, подтверждаю. Да еще седина в бороде началась, как пенные гребни на морских волнах. Вот с этими гребнями он и попал в переплет. Хозяева морских судов меняются быстрее ветров на море. Моряки не успевают на новый курс переходить. Но там хоть в машинном отделении не один, сбой дашь, моторист подскажет. А когда в жизни курс меняется, никто не поможет, сам, брат, выкарабкивайся, как можешь. А не получится, жди – пойдешь по ветру, без руля. Вышвырнула житейская волна Ивана Силыча на сушу. Без документов и без денег. Сунулся к портовым друзьям-товарищам, куда там! В карты пару раз сыграл, да и попал в кабалу. Расскажи, что на дворе двадцатый век – кто тебе поверит. Крепостное право сам себе заработал, сам его и тяни. Хотели было увезти Королька на загородном дворе работать, но его боксерскую сноровку никто не отменял. Несколько ударов и дружков из портовой банды откачивать пришлось, один так неудачно упал, что лицо в кусок мяса превратилось. По таким превращениям Иван Силыч был мастер, а вот превратить судьбу свою в жизнь праведную одним ударом не мог.

Начал бродяжничать в одиночку. Спал, где договорится. В основном на рынках в прибрежных городах. Весь день работает за еду и ночлег, денег хозяева торговых точек ему не давали. Да и на что ему деньги – едой взять разумнее. В магазин, обросший да оборванный не пойдешь, а хозяйка с лотка накормит и слава Богу. Если перепадет где копеечка, так он ее тут же в церковную кружку и положит. Самому милостыню просить было дико. Душа Ивана Силыча даже в большой нужде на паперть идти отказывалась. На нищий народ он тогда насмотрелся вволю. Нищий нищему рознь. Тех, кто как он работать просился, единицы были, по крайней мере, ему не попадались. Когда не удавалось о ночлеге договориться, Иван в стихийную ночлежку шел. Место за рынком, где старые прилавки свалены были, бродяги облюбовали. Посторонние здесь не появлялись, а из торгового хлама можно себе и избушку сложить. Иван Силыч так и сделал. Когда холодно стало, перебрался в теплотрассу. У ТЭЦ два люка открыты, там и зимой, и летом – парилка. В холодные ночи целыми собраниями бродяги собираются. Кто краюху хлеба утащит, кто помидорами гнилыми поделится. Настоящей коммуной жили.

У Ивана Силыча даже друг завёлся – Сёма Красный. Его назвали так, потому что всегда в красной рубахе ходил и пёс облезлый при нем. Сколько Сёме лет было никто не знал, про него говорили, что закончил пять институтов да и свихнулся. Иван городских сумасшедших с бабочками своими сравнивал. Для него они как будто новый образ – имаго – олицетворяли. Семен был не так уж и глуп. Иногда с ним и разговаривать приходилось. Он чаще всего Библию цитировал. А может и не Библию, Иван Силыч не очень разбирался в Ветхой истории. Но, видимо, так на Руси повелось с древних времен, что блаженные люди физически рядом с нами живут, а на самом деле дух их постоянно у Бога пребывает, вот и зовут их убогими. Семен временами реагировал на Ивана Силыча, а временами – сам с собой разговаривал. И все больше библейскими цитатами. «Веселое сердце благотворно, как врачевство, а унылый дух сушит кости, – говорил Сёма и изображал Иванову худобу, – Потому ты и тощий как саранча, уныл потому что ты!».

Бродяжничество Ивана Силыча могло окончиться драматически. Он даже счет дням потерял. Может и жил такой жизнью немного, может пару месяцев, а может, пару лет – кто знает. В параллельной реальности время по-другому движется. Если движется вообще.

И как же так бывает, что орбиты людей пересекаются в той точке, которой на карте небесных светил не существует? Он как-то раз на набережной сидел, штопал ботинки, которые вдрызг разорвались. Пятка отвалилась от правого, хоть он и заливал ее клеем два раза. «Иван! Королёк! Ты?!» – голос прозвучал из прошлой жизни. Всем телом ощутил Иван Силыч, как открывается в небесах дверь. Небольшая, но достаточная, чтобы шагнуть в неё, вдохнуть новый воздух и иной взгляд обрести. Каким ветром занесло тогда Михал Михалыча на эту пустынную набережную, он никогда понять не мог. Старый его институтский преподаватель седой старик, в тех же круглых очках, через которые он рассматривал Ивановых бабочек на летней практике, Михал Михалыч стал его ангелом. Вернее даже, архангелом Михаилом, заступником и радетелем. Жизнь повернулась другой гранью, прежней, но обновленной. Выпал шанс Ивану Силычу вернуться в прежний мир. Новым, умудренным и пожившим разными жизнями. Были долгие ночные разговоры в ночном портовом баре. Пили много, но оба не пьянели. Было друг другу что рассказать и послушать. В основном, Иван Силыч рассказывал. А наутро оба уснули в баре друг у друга на плечах. Бармен трогать двух мужиков не стал, у него давно таких посетителей не было, и плакали и смеялись оба, и ржали как кони и рыдали навзрыд.

Михал Михалыч на себя взял ответственность за Королькова. Устроил его сначала вахтером в студенческое общежитие, а через два месяца, когда тот вспомнил институтскую жизнь и со студентами познакомился, комендантом общаги назначил.

Иван Силыч вспомнил, что шел тогда по институтским дорожкам, и молодел снова на несколько лет назад, и ловил ртом снежинки, запрокинув голову к небу. И все ему казалось это чудесным. И колючие ели вдоль дорожек, и тяжелые зимние облака, и снег, падающий на него из глубины небес. Чудо чудесное – всё, что с ним произошло.

Зима в этом году с третьего снега началась. «Этот, видимо, уже не растает», – подумал Иван Силыч. А если и растает – разве это не чудо?

Если взять сигаретную пачку, сверху на скотч приклеить зажигалку, а к ней привинтить сигаретку, то получится танк. Это Роман Игнатьич Быков знал наверняка. За свою долгую жизнь он столько таких танков построил, не сосчитать! Если выложить их в ряд, получится армия покруче терракотовой. Той самой, которую китайские крестьяне откопали лет сорок назад, когда решили немного землю побурить рядом с захоронением императора Цинь Шихуанди. Роман Игнатьич сейчас бурить ничего не хотел. Он даже на обожаемую Снежану смотрел вяло.

Взяла Романа Игнатьича в это утро непобедимая простуда. Ну как, скажите, такое бывает! Вчера еще был боевой генерал, а сегодня – сгорбленный генералишко. Сопли рекой текут из мясистого генеральского носа. Всегда ясные, даже чересчур блестящие глаза – сегодня тусклые и бесцветные, словно у святого Себастьяна на картине Антонеллы ди Мессины. Голос! Голос, от которого вчера дрожали все стёкла в округе, сегодня стал едва слышным, хриплым и гаснущим на последнем слоге каждого слова, как фитиль у средневековой пороховой бочки. Ничем не мог сегодня зажечь генерал Быков. Ничем и никого. Он остался дома один, как провинившийся школьник. Верный адъютант Белкин с утра взял Нонну Семеновну под руку, подхватил Снежану и укатил за покупками на распродажи. На его, Романигнатьичевской машине! Генерал попытался было возразить, но вместо этого прохрипел что-то нечленораздельное. И даже кулаком по столу стукнуть не смог, потому что из-за этой проклятой простуды все его члены отказали. Он, конечно, стукнул кулаком, но получилось до того невнятно, что всем окружающим показалось, будто генерал просто смахнул крошки со стола. И, кстати, как он Снежану подхватил? Вы видели!? Да он не просто ее подхватил, он с лукавой ухмылкой шлепнул ее по круглой, обтянутой узкой юбкой попе. А это ведь его, Романа Игнатьича, территория! Давно пора было поговорить с Белкиным посерьёзнее. Вот пригрел адъютанта на свою шею. Могучую бычью шею, внутри которой сейчас все хрипело и клокотало.

Вот будет он в силе, вот вернется к нему его богатырское здоровье, Белкину этому не поздоровится! Будет знать, как на генеральских жен заглядываться, да гладить их в неположенных местах!