Октавиан Август был любимцем семьи и вожаком кошачьего семейства. Геннадий Петрович Шмаков вывез его из кошачьего приюта в Торре Арджентина, в Риме. Полный тёзка первого римского императора был котом вальяжным и добродушным, хорошо знал себе цену и понимал, что он хозяин положения. Летняя дача Шмаковых под Коломной меньше всего напоминала древнеримские развалины, но Октавиан Август и там смотрелся настоящим императором, возлежа у фонтана и лениво пережёвывая кусочки кошачьей еды со вкусом крольчатины под чесночным соусом. Зимой, когда кошачья колония перекочевывала в городскую квартиру, Октавиан Август первым осматривал гостей семьи, благосклонно разрешая переступить порог.

Строгая Нина Степановна только перед котами готова была жертвовать независимостью. Из строгой бухгалтерши за десять роковых минут, предшествующих кормлению котов, она превращалась в робкую итальянскую гаттару, с придыханием повторяя на все лады «кис-кис» и рассыпая по мискам вожделенную еду. Правда, эта метаморфоза прекращалась ровно через десять минут, в Нину Степановну вселялся дух контроля и учета, железной рукой она сгребала миски и почти на час доме устанавливались тишина и покой.

Тиберий, Гальба, Клавдий – эти коты были из одного помета, каждого из них Нина Степановна определяла по особым пятнам на правом боку. Самым сумасбродным котом, как и полагалось был Калигула. Два раза в год он исполнял песнь влюбленного фавна так грустно, что Нина Петровна готова была сама ему отдаться, лишь бы не слышать этого рыдающего гласа страждущего императора. Ни Аспазия, ни Археанасса, ни Гликерия не могли удовлетворить Калигулу. Это было под силу только бухгалтеру Шмаковой.

Рецепт этого странного действа она не рассказывала никому, даже технологу Шмакову. Три капли валерьянки пролить на голую коленку, затем немного лавандового масла растереть в ладонях, а затем Калигула сделает все сам. Важно только в такт распевать латинское:

Karissima, noli tardare

studeamus nos nunc amare

sine te non potero vivere

iam decet amorem perficere.

Нина Степановна заметила, что без декламации Калигула начинает раздражаться. Причем нужно правильно интонировать. Так, чтобы стишок начинался с придыхания, а вся сила страсти пришлась на «синэ тэ нон потеро вивере». Несколько брачных игр страстного кота сделали из строгой бухгалтерши актрису, способную растопить сердце взыскательной итальянской публики.

Однажды, вернувшись с девичника слегка подшофе, бухгалтер Шмакова с легкостью отдалась технологу Шмакову и, в горячке, перепутав обстоятельства происходящего, начала декламировать «Кариссима ноли тардарэ…». Последующие события заставили скромного технолога-фелинолога сильно подумать о смысле своего кошачьего хобби. В разгар любовной игры в дверь супружеской спальни начали ломиться с такой силой, что Геннадий Петрович решил, что за ним пришли люди из органов времён 30-годов. Понятно, что пыл и страсть пропали мгновенно. Оказалось, что в дверь бился лбом Калигула. Услышав заветную латынь он решил, что его время пришло, хотя и не почувствовал запаха терпкой смеси лаванды с валерианой. Как ни странно, но Калигулу успокоил рыжий кот Нерон, отвесив хороший шлепок по наглой кошачьей морде. И хотя коты быстро разобрались, кто кому по какой причине спать не дает, романтическая ночь была испорчена. Геннадий Петрович тайно возненавидел латынь и, ничего не сказав супруге, на следующий день попросил правление клуба фелинологов-любителей об отставке со своего ответственного поста.

Тем не менее кошачья колония супругов Шмаковых стала известна на весь мир. В газете «Нью-Йорк Таймс» вышла статья «В обычной московской квартире живут римские императоры и гетеры». Строгий Джил Абрамсон, впервые в истории издания отдал целую страницу под фотографии шмаковских питомцев. Октавиан Август, Тиберий, Калигула, Клавдий, Скрибониан, Нерон, Гальба, Отон, Вителий, Веспасиан, Юлий Сабин, Тит Флавий, Домициан, а с ними Аспазия, Археанасса, Гликерия и Кинтия.

Основательница римского кошкиного дома на пьяцца Арджентина сеньора Сильвия Вивиани с официальным визитом посетила квартиру номер десять. Эта гостья приехала шумно и с большой помпой. Лимузин, который остановился у подъезда был расписан в черно-белую полоску, а из громкоговорителя, специально по этому случаю установленному на крыше автомобиля, неслась песенка Тамары Миансаровой «Жил да был черный кот за углом…». Как раз в то время, когда сеньора со свитой из репортеров и переводчиков поднималась по лестнице, ей встретился Иван Силыч с мусорным ведром.

Староста подъезда живо поинтересовался, в какую квартиру идет такая шумная процессия, на что получил в ответ богатый на эмоции итальянский монолог, несколько вспышек фотокамер и очаровательную улыбку сеньоры Вивиани.

– Спасибо, и вам того же, – сказал Иван Силыч и пожалел в этот момент, что не может сказать это на языке Феллини и Мастрояни. Из итальянских реалий он знал несколько вещей. Пицца – это круглая ватрушка с остатками вчерашнего ужина, колбасой, сыром и помидорами. Кьянти – прекрасное вино, которое почему-то нельзя закусывать малосольными огурцами, хотя это и добавляет пикантности в любой компании. Паста – это обыкновенные макароны, которые при таком именовании приобретают необыкновенный вкус пшеничных полей Тосканы. Еще он знал, что в итальянской Сицилии полным-полно мафиози, что Сильвио Берлусконе – друг нашего президента и любитель молодых девушек, что Венеция вот-вот уйдет под воду и поэтому нужно в ближайшие десять лет обязательно побывать на мрачном венецианском карнавале и, конечно, Ивану Силычу иногда являлась во сне главная красотка всех времен и народов Софи Лорен.

Долго размышлять ему не пришлось. В десятой квартире раздалась мощная партия котов-императоров. Это означало, что в Риме часы пробили час пополудни, а в Петропавловске-Камчатском – полночь.

– А я бы на вашем месте поздоровался! – сердито бросил Иван Силыч двум молодым парням, рассматривающим список жильцов на двери подъезда.

– Син тяо! Син тяо!

– Всё понятно. Син тяо, ёлки зелёные. Носит вас здесь! В тринадцатую, братцы, в тринадцатую! Четвертый этаж.

Для верности Иван Силыч показал четыре пальца и слегка подтолкнул вьетнамцев в спину. Парочка студентов скрылись в темноте подъезда.

– Дьеа чии лаа зи? – услышал он за спиной. Еще два улыбающихся вьетнамца светились, как масленичные блины. Но до Масленицы было еще едва ли не полгода.

– Это те же или другие? – удивился Иван Силыч. – Моя твоя не понимай, но точно знаю, что вам в тринадцатую! Четвертый этаж! Велком, май фрэндз! Четвертый э-таж! – снова четыре пальца. И снова вьетнамцы растворились в темноте.

– Тяо куи ом! – в эту же секунду за его спиной раздался радостный тонкий голос невесомого создания в нелепой шапке и длинном шарфе. Иван Силыч обернулся и зарычал: Три-над-ца-та-я! Чет-вер-тый этаж!

Создание пропищало: «Кам он» – и скрылось в темноте.

Иван Силыч с утра был не в духе. День пасмурный, небо серое. Захотелось выпить чего-то горячительного. Пару стаканов. Никогда раньше Иван Силыч себе такого не позволял. А тут словно планка упала с барьера, который давно нужно было взять. Два стакана коньяку – это много или мало? Как в студенческие годы. Без всяких церемоний и политесов, типа «хороший коньяк» или «за что пьем». Просто так, для того, чтобы согреть душу поздней осенью. И все равно – промозгло и сыро, а тут еще эти представители маленького, но гордого народа. Что-то зачастили они в последнее время к нашему профессору, как бы не было беды! А вдруг международный шпионаж?! А вдруг – подготовка диверсии против страны? Надо с ним серьезно поговорить, вечно он темнит. Пора уже вывести вьетнамского профессора на чистую воду. Иван Силыч был настроен решительно.

В маленькой квартирке на четвертом этаже свет не зажигали. При свете четырех керосиновых ламп за длинным столом несколько людей читали книгу, водили пальцем по строчкам и по очереди вслух повторяли слова заклинания «ма-ма-мы-ла-ра-му-ра-ма-су-ха…». Книгу передавали друг другу по кругу. Демьян Петрович сидел во главе стола, иногда довольно кивал головой, повторяя «тот-тот», а иногда с сомнением произносил «там-там».