Дело в том, что первые потери нашего флота в море случились от мин. Учитывая абсолютное превосходство нашего флота на Черном море, немцы стремились минами заблокировать наши боевые корабли в севастопольских бухтах. Что это за мины, мы вначале не знали.

Тральщики охраны водного района, высланные в первые дни войны в Южную и Северную бухты и к выходу в море на Инкерманском створе, мин не обнаружили. Силы флота, в том числе и подводные лодки, разворачивались без осложнений, и вдруг подорвались и затонули буксир с плавучим краном на Инкерманском створе, а позже на эскадренном миноносце «Быстрый» взрывом оторвало полубак. Стало понятно, что немцы заминировали подходы к главной базе флота донными минами.

Вскоре выяснилось, что мы имели дело с неведомыми ранее магнитными донными минами, в которые были вмонтированы приборы, взрывающие заряд через определенное время и число проходов кораблей над миной. Эти приборы срабатывали на проход не первого или второго корабля, а лишь после установленного числа проходов (вплоть до двадцати). Позже у немцев появились еще и акустические мины.

Перед минерами Черноморского флота встала непростая задача: найти эффективные средства борьбы с этими минами. Загорелись этим делом и наши специалисты. Минер нашего дивизиона старший лейтенант Ивашинин, флагманский инженер-механик бригады инженер-капитан 2-го ранга П.С. Мацко и его помощник по электрочасти инженер-капитан 3-го ранга И.И. Бежанов предложили использовать электрический соленоид. [54]

Соленоид предполагалась закреплять на плоту, а питание подавать с буксирующего катера. Создаваемое при этом электромагнитное поле должно было подрывать магнитные мины. Мне помнится, что это предложение даже в какой-то степени заинтересовало командование. Мы же в шутку называли его «бим-бом»: первые три буквы БИМ означали начальные буквы фамилий авторов (Бежанов, Ивашинин, Мацко), а следующие три - БОМ - звук взрыва.

Несколько позже, по приезде на флот знаменитого физика Игоря Васильевича Курчатова, будущего академика, был создан электромагнитный трал. С помощью Игоря Васильевича мы на «С-31» также провели первое на флоте безобмоточное размагничивание подводной лодки. Тогда мы с Курчатовым и познакомились. Дело было так…

Окончив первый боевой поход, в котором несли боевой дозор на подходе к Севастополю, мы возвратились в базу и пошли в Северную бухту на размагничивание. Придя в назначенное место Северной бухты, мы стали на якорь напротив здания минно-торпедного управления флота, почти точно там, где постоянно стоял линейный корабль «Севастополь».

В скором времени на борт подводной лодки прибыл Игорь Васильевич Курчатов. По его указанию мы перешли на другое место и встали на две бочки, курсом на север. Он лично распределял задания между членами экипажа подводной лодки и своими коллегами. Боцманская команда с рекордной быстротой завела швартовы. К борту подводной лодки подошла деревянная шхуна, в трюмах которой была запрятана мощная аккумуляторная батарея.

Выяснив с помощью приборов картину магнитного поля подводной лодки, специалисты Игоря Васильевича Курчатова совместно с командой подводной лодки протянули вдоль борта толстые провода, по которым пропустили ток со шхуны. Пока лодка размагничивалась, Игорь Васильевич с большим интересом расспрашивал нас об условиях подводного плавания, вооружении и обитаемости подводной лодки, настроении людей. Вскоре работы[55] по размагничиванию были закончены, и мы расстались с Курчатовым.

Ранним утром следующего дня, когда солнце только показалось из-за Мекензиевых гор, мы снялись с бочек и пошли в Южную бухту, чтобы продолжить подготовку к следующему боевому походу…

В первые месяцы войны между портами Румынии (Сулина, Констанца), Болгарии (Варна, Бургас) и Босфором морских перевозок почти не было, так как немцы пользовались в основном речными сообщениями по Дунаю. Кром» того, вражеские транспорты и плавучие средства беспрепятственно проходили по морю ночью, под прикрытием минных заграждений и береговых артиллерийских батарей.

Начиная с осени 1941 года, после захвата немцами Крымского полуострова (исключая Севастополь), интенсивность морских перевозок несколько возросла. Однако это по-прежнему были короткие морские сообщения, да и немецкие суда все так же прижимались к берегам мелководных районов, из-за чего были трудно уязвимы для подводных лодок. В связи с этим боевая деятельность наших подводных лодок на Черном море в первые месяцы войны оказалась не столь успешной, как нам бы того хотелось.

Но не подумайте, что я пытаюсь представить боевую деятельность подводных лодок на Черном море как безошибочную. Безусловно, ошибки были. В те памятные трудные дни и недели войны мы все учились воевать.

Уже в первых боевых походах мы поняли, что необходимо кардинально поменять режим вахты и серьезнее относиться к боевому расписанию.

Первый боевой поход прошел спокойно, потому что мы несли дозорную службу неподалеку от Феодосии. Ночью 16 июля мы всплыли и приступили к приборке корабля. Решили привести в порядок не только корабль, но и себя, для чего вся команда собралась выйти наверх умыться. Командир разрешил выходить на палубу по шесть человек. Подобное нововведение мы восприняли с укором, так как процесс умывания растянулся по времени [56] и не все успевали привести себя в порядок. Тем не менее пришлось смириться.

С тех пор после каждого всплытия мы по шесть человек поднимались на кормовую палубу, заходили за боевую рубку{7}, спускали комбинезоны до пояса и начинали умываться. Летняя ночь располагала к романтике и умиротворению, мы с радостью и удовольствием вдыхали свежий морской воздух, любовались тихим черноморским небом и как дети плескались в искрящейся ночной воде, когда терли друг другу спины. В это время Илларион Федотович Фартушный, заложив руки за спину, прохаживался по палубе и негромко нас поторапливал.

Боевая позиция во втором боевом походе согласно боевому приказу находилась между болгарскими мысами Шаблер (Шабла) и Калиакра. Точно в назначенное время мы пришли в положенное место и в вечерних сумерках всплыли в надводное положение. Вновь на корабле началась приборка, и первая партия из шести человек поднялась на кормовую палубу для умывания. Краснофлотцы расположились возле боевой рубки, а командир по-прежнему ходил взад и вперед, заложив руки за спину. Я в это время был вахтенным командиром и находился на мостике.

Внезапно кто-то из наблюдателей несмело выкрикнул: «Самолет, все вниз!…» Я резко повернулся и действительно увидел немецкий бомбардировщик, направляющийся к нам. Я громко повторил команду: «Срочное погружение!» Матросы, находившиеся на верхней палубе, позабыв все принадлежности, бросились к боевой рубке и, спотыкаясь, толкая друг друга, стали подниматься на мостик. Я, к своему [57] ужасу, понял, что они слишком мешкают: самолет очень быстро и неотвратимо приближался к нашей корме. Но вот в проем люка прыгнул командир, я - за ним и, хлопнув тяжелым люком, повернул кремальеру. В это время вода уже зажурчала вокруг боевой рубки.

Не успели мы с Фартушным обменяться впечатлениями о нечаянном избавлении, как перед самым носом подводной лодки раздался оглушительный взрыв. Значит, фашист увидел наш силуэт слишком поздно - бомба перелетела через корабль. Командир приказал погружаться еще глубже. На мгновение показалось, что гибель неминуема - стоит немцу лишь прицелиться поточнее. Но фашистский пилот больше не потревожил нас - видимо, уже не различал наш след на черной поверхности бликующего моря и не стал нас преследовать.

После этого случая командир разрешил после всплытия выходить лишь в надводный гальюн, который находился в ограждении боевой рубки, и только по одному. Чуть позже мы отказались и от этого, ввиду постоянной опасности оставить кого-нибудь за бортом.

Надо сказать, что в начале войны отсутствовало элементарное взаимодействие подводных лодок с флотской авиацией и надводными кораблями. Тяжелое положение на фронте в районе Одессы, а несколько позже и под Севастополем потребовало от флотской авиации срочной помощи армейским частям, поэтому с первых дней войны флотская авиация, к нашему огромному сожалению, почти не работала на море.