«Очень приятно, — сказал я и не удерживался от внешней мысли. — Что вас, врача, привлекло в моей лекции?»

Симмонс ответил, не разжимая губ, не хотел, чтобы услышали другие:

«Вы ведете курс квантового многомирия?»

«Инфинитный анализ многомировых интерпретаций, — поправил я. — Я больше математик, нежели физик».

«Прошу прощения, я не разбираюсь в этих тонкостях. Хотел бы задать вопрос. Долго раздумывал, как вы воспримете… В наше время далеко не все принимают…»

«Задавайте», — прервал я его растянувшуюся кольцами цепочки мысль.

«Среди бесконечностей миров, о которых вы говорили, доктор, наверняка есть и миры, которые мы называем потусторонними…»

«Трудно об этом судить на нынешнем этапе развития инфинитной математики, — попытался я сформулировать внешнюю мысль как можно более четко, отделив ее от мыслей внутренних, которые, будь они услышаны Симмонсом, вряд ли ему понравились бы и наверняка поставили бы под удар его мировосприятие, ставшее мне понятным по тому, какой вопрос был задан. — Потусторонние миры, а точнее, миры, куда, возможно, попадает душа после смерти, в любой формулировке принципа неопределенности не могут быть идентичными, вы, надеюсь, это понимаете».

Какая-то мысль всплыла на поверхность сознания Симмонса, но он быстро ее упрятал.

— Понимаю, — произнес он почему-то вслух.

Я тоже перешел на открытую речь, так мне было проще формулировать.

— Есть ли у человека душа? Это вопрос веры, а математика — даже в ее инфинитном варианте — не способна сформулировать…

— Да-да, — перебил он меня. — Не хочу спорить о возможности существования души, о спасении и о Боге. Но предположим… только предположим, математика ведь допускает предположения, а потом пробует их доказать или опровергнуть…

Это неверное понимание современной математики, но спорить я не собирался и потому лишь кивнул, ожидая продолжения.

— Итак, если предположить, что есть Бог, есть душа, то, значит, есть и жизнь души после смерти тела. И существует, по идее, бесконечное число миров, в которых обитают бессмертные души во всех их неисчислимых проявлениях.

Что он знает о математике неисчислимых бесконечных? Наверняка — ничего. Для него это только фигура речи.

— В любом случае, — повторил я, — эти реальности не идентичны нашей, и принцип неопределенности не позволяет…

— Да-да, — перебил он опять и перешел на внутреннюю речь:

«Это миры духовные, и связь между ними духовная, не физическая. Математика описывает идентичные реальности по законам квантовой неопределенности, но, может, и в духовных мирах, которые математика описать не может, существуют свои идентичные миры, с одинаковыми — в пределах той же неопределенности — законами духовности, и наша душа способна перемещаться в идентичных духовных мирах и, значит, общаться с душами умерших, с нашими близкими, а еще…»

Он скрыл окончание мысли, но я понял, что он хотел «сказать». «А еще с ангелами, апостолами и, может, даже с Богом».

Которого нет.

«Боюсь, — сказал я, — современная математика не способна даже поставить такую задачу».

«Математика или математики?» — по напряжению его мысли я не смог определить, иронизирует ли он.

— Спасибо за лекцию, доктор Волков. Несмотря на…

Тогда я не стал размышлять над словами Симмонса. В Бога не верю, как и в духовные миры, если подразумевать под ними миры потусторонние.

По ночам в отделении унылая тишина всеобщего сна, а я не сплю, моему сознанию не нужен отдых. Тогда (если не занят вычислениями) я размышляю о том, что представляет собой мое «я», способное сказать о себе: «Мыслю, следовательно, существую».

Судя по ощущениям, сознание — «я», буду говорить так — устроилось в моей черепной коробке. Я слышу ушами (так мне кажется), перед глазами иногда вертятся разноцветные круги, мне доступны тактильные ощущения и запахи, но, с другой стороны, я не чувствую боли. Но, может, это результат фармакологии и действия эффективных обезболивающих?

Я ощущаю себя в голове, мой дух не покидает тела, не возносится под потолок, я не вижу себя сверху, лежащим на подушках под капельницами.

С другой стороны, я и единения с телом не ощущаю — «я» отдельно, а тело само по себе, я не могу им управлять, оно мне не подчиняется (собственно, это и называют травматической комой). Работа моего сознания (часто настолько интенсивная, что я сам удивляюсь собственной способности разбираться в математических проблемах, которые раньше не мог даже сформулировать) никак не связана с состоянием тела и не отражается на показаниях многочисленных датчиков. С точки зрения врачей: ни малейшего проявления мозговой активности, никакой реакции на свет, боль, жару или холод. Глубокая кома, в общем.

Что же тогда такое мое мятущееся сознание? Что такое мои нынешние мысли, переживания? Что во мне борется с намерением Гардинера покончить со мной самым гуманным и, главное, официально разрешенным способом?

Может, действительно, мысль, сознание не материальны? И когда мозг умирает, сознание остается? Остается то, что называют душой? И душа бессмертна, не ограничена в пространстве-времени — следовательно, является предметом инфинитного анализа?

Нужны новые постулаты. В духовных (потусторонних?) многомириях, вероятно, существуют свои идентичные реальности… если к ним применимы законы квантовой физики и, прежде всего, принцип неопределенности.

Допустить можно что угодно. Мне это сейчас не нужно. Я хочу, чтобы Симмонс выполнил для меня определенные действия. Чтобы определенные действия выполнила миссис Куинберн. Чтобы определенным образом поступила Алена и чтобы мне помогли Лера и Кейт. Больше мне рассчитывать не на кого. Я не могу ни о чем их просйть. Меня для них нет.

Что я могу? Перемещаться (что перемещается-то? Я-сознание? Я-общность сознания и тела? что?) из одного идентичного мира в другой. Могу (хочется верить, что могу, — доказательств нет) выбирать тензор траектории, приближающей меня к цели: идентичной реальности, где Гардинер не применяет ницелантамин для моего «спасения». Хорошо бы оказаться в идентичной реальности, где между Гардинером и Аленой не было и нет… э-э… романтических отношений.

Симмонс возвращается к кровати, резко передвигает (ногой?) стул, не садится, я слышу его дыхание, но не воспринимаю мыслей. Чего он хочет?

Ладонь — холодная, как лед, — касается моего лба. Прижимает голову к подушке. Что он собирается сделать?

Ничего.

Просто я уже в другой идентичной реальности, и это — другой Симмонс, которого я не знаю, не успел вспомнить, как мы с ним познакомились здесь. Не знаю, чего он хочет от меня сейчас.

Задаю себе вопрос, не занимавший меня в прежних рассуждениях. Могу ли я задать тензор перемещения, чтобы оказаться в идентичном мире, где я уже был раньше? Или принцип неопределенности запрещает? Понятно, что перемещение происходит в заранее не определимый (из-за квантовой идентичности) мир, принадлежащий к бесконечномерной группе — число ветвей различных многомирий так же бесконечно, как бесконечно число самих многомирий. Инфинитный анализ позволяет выделить группу перемещений, но могу ли я выбрать конечное число ветвей, а среди этого, уже счетного, множества отобрать еще более ограниченную группу, в которой выделить единственную конкретную идентичную реальность — ту, к примеру, в которой я существовал изначально, или ту, в которой хотел бы оказаться?

Задача поставлена некорректно, поскольку число идентичных миров не может быть конечным, но мне сейчас все равно, я хочу ощутить момент осознания, Прозрение.

Я хочу мир, где Алена меня любит и никогда не предаст. Мир, где Лера счастлива со своим Кеном, и он никогда не предаст ее. Мир, где Гардинер и в мыслях не имеет использовать в собственных целях (нет у него таких целей!) новый препарат, который, хотя и прошел эксперименты на животных й допущен к клиническим испытаниям, не дает необходимой гарантии.

Хочу в мир, где нет сектантов, пытающихся использовать меня для общения с умершими предками. Хочу…