Знаю?

Если консилиум отказал Гардинеру в экспериментальном использовании ницелантамина, то о чем мне беспокоиться? Потенциальное убийство отменяется. Гардинер должен бы сейчас кусать локти, а он…

— Три с половиной миллиона, — въедливым голосом повторяет следом за Кейт миссис Куинберн. — Господи, боже мой!

— Можно подумать, — бросает Кейт, — вы этого не знали.

— Я… — бормочет миссис Куинберн. — Знала… Нет…

— Послушайте, — говорит Симмонс, голос его перемещается, он теперь там, где только что стоял Гардинер. Симмонс к нему и обращается? — Вам известно мое отношение — не к препарату, он хорош, и лабораторные эксперименты проведены блестяще, результат обнадеживающий.

— Да? — удивляется Гардинер. — Однако вы сделали все от вас зависящее, чтобы убедить Горрикера и Шустера…

— Естественно, — бурчит профессор. — Полагаете, я мог поступить иначе?

— Пожалуйста! — это Лера. Она плачет? — Я не хотела! Я не…

— Возьми платок, — сухо произносит Алена. Видимо, достает свой и передает дочери: слышу, как Алена чем-то шелестит, Лера всхлипывает, а Кейт (если я не ошибся в направления звука) нервно вздыхает.

Я не понимаю, что происходит между этими людьми! Я сумел собрать их вместе — здесь и сейчас, — но каждый пришел со своим багажом памяти и ощущений, желаний и поступков, о которых мне не известно, потому что моя память сейчас вряд ли сильно коррелирует с памятью этих людей. С памятями. Из скольких идентичных реальностей?

Пусть говорят.

— Послушайте, — возвышает голос миссис Куинберн. — Прекратите истерики, а? Мы здесь, как пауки в банке. Три с половиной миллиона, подумать только! Я думала…

— Вы думали, — с нескрываемой ненавистью в голосе произносит Кейт, и миссис Куинберн в испуге делает шаг назад, спотыкается обо что-то, вскрикивает. Стук каблуков, шелест, скрип, а затем звук упавшего предмета, что-то не очень тяжелое, может, сумка.

— Вы думали, гораздо меньше? Да, в прошлом году премия стоила вдвое дешевле, но сейчас фонд пополнился, акции «Сан энерджи» поднялись после Иенского кризиса. Три с половиной миллиона — хорошая сумма, за такие деньги можно и убить?

Почему они говорят о деньгах? Гардинер собирался со мной расправиться, Алена ему помогала (я уверен, что именно Алена?), но деньги не играли роли — романтические чувства, да, безнадежность, да, характер Алены, тоже да… Почему они говорят о деньгах?

— Стоп, — останавливает Симмонс поток слов, когда Кейт, похоже, собирается рассказать о пресловутых миллионах. Я мог бы из ее слов хоть что-то понять, а теперь…

— Давайте сядем и обсудим ситуацию. Неприятно, но если мы сейчас сами во всем не разберемся, будет гораздо неприятнее.

— Мы? — Алена в очередной раз берет себя в руки, голос звучит спокойно; не равнодушно, как перед взрывом эмоций, а действительно спокойно, будто она примирилась с прошлым, настоящим и будущим. — А при чем здесь эта женщина?

На кого она кивает? На Кейт или миссис Куинберн?

— Объясню. — Голос Гардинера. Не спокойный, не взволнованный, не мрачный… вообще никакой. Я бы и не узнал его, если бы был уверен, что в палате присутствует еще один мужчина, кроме Гардинера и Симмонса. Голос человека, разочаровавшегося во всем… Если он успел за это время поругаться с Алёной… Или — предположение не менее вероятное — я переместился в идентичный мир, где у Гардинера возникли с Аленой осложнения. Впрочем, разве это не одно и то же? Разве эти варианты не тождественны, как равна сама себе единица, запиши ее хоть римскими цифрами, хоть арабскими, хоть значками, обозначающими единицу в любой из бесконечного набора систем счисления?

— Как подтвердит присутствующий здесь профессор Симмонс, — Гардинер будто читает студентам скучнейшую лекцию, так нам на третьем курсе излагал квантовую электродинамику профессор Гуляев, замечательный ученый, но никудышный преподаватель, умевший засушить самую распрекрасную теорию, — на консилиуме я выступил против использования препарата ницелантамина.

Странная интонация. Я сказал бы, что Гардинер произносит слова не вслух, а внешней мыслью, но в этой идентичной реальности — вспоминаю! — не существует телепатии.

Чей-то тихий возглас. Кажется, вскрикнула Алена, но голос звучит так глухо и коротко, что я не успеваю определить направление. Это могла быть Кейт. Или Лера. Миссис Куинберн? Вряд ли. Она, вероятнее всего, знала результат консилиума.

Гардинер выступил против использования собственного «достижения»?

— Но как же? — А это точно Лера. — Вы… Не понимаю…

— Видите ли, я был вынужден так поступить, потому что понял: если продолжу настаивать на клиническом испытании ницелантамина, то буду обвинен одним из присутствовавших на консилиуме врачей в попытке заранее обдуманного убийства.

— Одним из… — насмешливо произносит Симмонс. — Вы прекрасно знаете, кто собирался это сделать.

— Вы! — вскрикивает Алена. — Вы обвиняете…

— Ну что вы, миссис Волков, — Симмонс возмущен — Мне только казалось, что я понимаю причину, почему доктор Гардинер хотел начать клинические испытания ницелантамина именно…

— Остин! — Возглас такой громкий, а голос такой неестественно высокий, что невозможно понять, кто выкрикнул имя профессора. Гардинер? Кто еще мог назвать профессора по имени, но мне кажется, что крик раздался со стороны двери, где стоит миссис Куинберн, а ее я не могу заподозрить в подобной фамильярности.

— Но я понял свою ошибку, когда…

— Прошу вас! — Это уже точно Гардинер.

— Тогда вы сами, пожалуйста, — чуть ли не весело отзывается Симмонс. — Не берите грех на душу.

Кто-то громко дышит. Не один человек — несколько. Лера опять берет меня за руку, но теперь это движение меньше всего напоминает о дочерней любви. Пожатие больше похоже на рефлекторное, будто Лера чего-то очень боится и держится за меня, как за вросшее в землю дерево, не позволяющее ей упасть. Мысленно отвечаю на пожатие: конечно, Лера, я с тобой, я ничего пока не понимаю в происходящем, кроме того, что сам выбрал эту идентичную реальность. Хотел вывести на чистую воду человека, который вместе с моей женой хотел отправить меня на тот свет, но, похоже, все было не так, как я предполагал. Мне отказала интуиция, или я ошибся в расчете тензора? Какая, собственно, разница? Что-то не так, и я совсем не уверен, что хочу знать правду. Уже не хочу.

Но и уходить в другую идентичную реальность не хочу тоже, потому что, потеряв уверенность и ориентир, могу оказаться в еще менее понятной ситуации. И страх мой — не тот, что вызывает перемещение. Страх действия отличается от страха понимания.

Лера отпускает мою руку, встает и направляется к двери.

— Извините, — произносит она, — я пойду. Мама, ты со мной?

Мне кажется, вопрос имеет двойной смысл. Слышу движение, шелест юбок (впрочем, это лишь моя интерпретация звуков). Представляю: Алена обнимает дочь, прижимает к груди, как в детстве, когда Лера прибегала с прогулки в растрепанных чувствах; девчонки во дворе частенько ее обижали. Помню, я поражался, был почему-то уверен, что девочки, в отличие от мальчиков, играют мирно, вежливо…

— Погодите, мисс Волков, — голос Симмонса. — Вам придется дать нам кое-какие разъяснения.

— Я ничего не…

Лера? Почему Лера?

Становится настолько тихо, что я слышу, как в коридоре две женщины (медсестры?) ведут неспешный разговор, не повышая голоса. Слов не разбираю и не могу понять, ведется разговор вслух или в верхнем мысленном режиме. С этим у меня всегда были проблемы: чтобы понять, говорит человек или думает, мне нужно видеть собеседника… Недостаток легко устраним, мама в свое время хотела отвести меня к логопеду, но я уперся, мне было хорошо в своем неведении, мне доставлял#удовольствие угадывать, не глядя. В половине случаев ошибался, но детские эксперименты с угадыванием привели меня в седьмом классе к решению серьезно заняться теорией вероятности и принципами биологической индукции. Биологию я быстро забросил, идей слуховой телепатии показались мне примитивными (так и есть — сейчас слуховая телепатия наукой не признается, биологи согласились с химической теорией переноса), а математика увлекла.