Фраза Алены, как это ни ужасно, вполне естественна. Правда, я не предполагал, что Алена в курсе.

Почему нет? В этой идентичной реальности у моей жены, как и раньше, роман с доктором Гардинером, и, хотя она ничего не предпринимала для того, чтобы устранить собственного мужа — при ее характере это ей и в голову прийти не могло, — но все же относится к Кейт с деланным безразличием, как к женщине, которой в будущем предстоит занять освободившееся место жены… и матери?

— Думаете, Лера на такое способна?

— Об этом вы спросите вот эту особу. — Кейт резко оборачивается и указывает на кого-то пальцем (или это мое субъективное ощущение?). Понимаю, что в этом идентичном мире никто никогда не пользовался внешними мыслями… собственно, что это такое? Слова знакомые, но что они означают? Я что-то забыл? Определенно. Не могу помнить все, что происходило во всех идентичных реальностях. При обычных обстоятельствах не помнил бы ни одной. Внешняя мысль?.. Нет, не знаю.

На кого показывает пальцем Кейт? Женщин в палате четыре: кроме Кейт, Леры и Алены, только миссис Куинберн, но она-то что может знать о Лере, Кене, наркотиках, завещании и желании кого, бы то ни было заполучить три с половиной миллиона фунтов? Палатная медсестра, поклонница нелепого культа связи с потусторонним миром. Возможно, любовница Симмонса.

К какой идентичной реальности относится эта моя память?

Хочу отгородиться от происходящего и вспомнить, сопоставить, почувствовать… Не могу принимать решений, не могу даже оценивать чьи бы то ни было поступки, если не знаю нынешнего прошлого.

Не успев погрузиться в себя, выхватываю из настоящего недовольный мужской возглас. Это Симмонс.

Миссис Куинберн плачет.

— Лера! — Алена (я это «вижу»!) обнимает дочь, а Лера прижимается к матери плечом, они обе, как бывало прежде и чего им недоставало в последнее время, ощущают полное единение друг с другом, а Кейт… Она лишняя.

Как несколько минут назад (в этой идентичной реальности или в другой?), Кейт берет мою руку и крепко сжимает пальцы.

— Глупости это! — восклицает миссис Куинберн.

— Держи себя в руках, — шепчет ей Симмонс, я это слышу, а остальные, похоже, нет. Миссис Куинберн всхлипывает, а потом берет себя в руки и произносит твердым, я бы даже сказал, железным голосом, таким, каким она, вероятно, обращается к сестричкам, Которыми командует по долгу службы: «Эмма, вы на тридцать секунд опаздываете со сменой капельницы у мистера Джонсона. Имейте в виду…»:

— Это гнусные слухи, мисс Уинстон!

— Вот как! — восклицает Кейт и сжимает мне пальцы так сильно, что становится больно.

— Вот как! — восклицает Кейт, и я понимаю, что время сдвинулось на несколько секунд. Не представляю, как это получилось — скорее всего, я спонтанно переместился в другую идентичную реальность в пределах квантовой неопределенности. Кейт не держит меня за руку, она стоит рядом с кроватью, близость ее тела я воспринимаю, как падающую на меня тень.

— Вот как!

Это будет повторяться снова и снова? Может, я попал во временное кольцо? Ни одна из теорем инфинитного исчисления не рассматривает временных колец, значит, я уже в третий раз перемещаюсь. Страх?

— Послушайте, миссис Куинберн, разве Кен — не ваш родственник? Племянник, сын вашей кузины? Той, что умерла от рака пять лет назад? Как ее звали… А! Вспомнила! Джейн Бар-стон!

По голосу понимаю (я-то хорошо знаю Кейт, разбираюсь в интонациях ее голоса), что детали жизни миссис Куинберн ей известны. И то, что Кен, с которым в последнее время встречалась Лера, тот Кен, который, похоже, уговаривал мою дочь заполучить три с половиной миллиона, а для этого немного пошантажировать доктора Гардинера, который не хотел, чтобы в больнице знали о романе с женой больного…

Нет.

Воспоминания о двух (или больше?) идентичных реальностях перепутались. Нужно остановить время — мое психологическое время — и разделить воспоминания, рассовать их по идентичным реальностям, иначе я ничего не пойму в происходящем.

Но если я приторможу время, то — это уже случалось, это произошло только что! — скорее всего, перемещусь в другую идентичную реальность и нужно будто вспоминать опять, а потом еще… бесконечный процесс, который я не смогу контролировать.

Успокоиться. Слушать. Делать выводы. А потом…

Выбрать?

— Кен Бакстер, — задумчиво повторяет Кейт. Миссис Куинберн и не думает отпираться.

— Да! Ну и что? — воинственно заявляет она, и кто-то тихо чертыхается. Мужской голос.

— Кен — наркоман, — продолжает Кейт. По идее, должна возмутиться Лера, я бы возмутился, если бы моей девушке бросили такое серьезное обвинение. Я бы точно возмутился, даже будучи уверенным, что обвинение верно. Возмутился бы просто потому, что нельзя молчать!

Лера молчит, а Кейт продолжает:

— Валерия, я ни в коем случае не хочу… Верю, что вы не знали…

— Я знала, — тихо произносит Лера, и на какое-то время в палате воцаряется такое глубокое молчание, что я слышу, как в коридоре кто-то везет аппаратный столик на колесиках, у этих столиков своеобразный звук, невозможно ошибиться. Сверяюсь с собственным ощущением времени, потревоженным последними перемещениями, но все же способным оценивать реальное время с точностью если не десятка секунд, как прежде, то до минуты — наверняка. Сейчас шестнадцать сорок пять, и через четверть часа медсестры начнут развозить по палатам полдник — кому что, а мне, конечно, ничего, но и сюда кто-нибудь непременно заглянет: проверить и поменять, если нужно, памперс, обтереть влажной салфеткой лицо, в общем, создать видимость деятельности. Значит, в течение четверти часа…

Алена с Кейт могут и не знать об этой послеполуденной процедуре, они не приходили ко мне днем — нынешний день исключение, — но остальным пятичасовая активность персонала прекрасно известна, в том числе Лере. Они должны понимать, что через четверть часа их прервут и, значит, нужно поторопиться.

— Знала? — пораженно восклицает Алена, и я по голосу понимаю, что она способна влепить дочери пощечину, как бывало в той еще жизни… в той… в какой из? Вспоминаю, как Алена кричала на Леру, когда та вернулась домой под утро, неизвестно где проведя ночь, не предупредив и отключив телефон (так думала Алена, а на самом деле кончился заряд и Лера забыла подзарядку дома). Не успеваю об этом толком подумать и тем более попытаться определить, к какой из идентичных реальностей относится воспоминание — хотя бы к какому классу: тому, где есть Кейт или где ее нет и никогда не было в моей жизни?

— Кен хороший человек! — упрямо говорит Лера. — Я его люблю.

Она замолкает на секунду и поправляется:

— Мы любим друг друга.

— Но этот хороший человек подбил тебя на преступление!

— Миссис Волков! — Голос Симмонса.

— Елена, пожалуйста… — А это Гардинер. «Елена», хм…

— Это она! — восклицает Лера, и я легко представляю, как дочь тычет пальцем в сторону миссис Куинберн.

У миссис Куинберн не выдерживают нервы, и она кричит:

— Он щенок! Дурак, сам ни о чем не думает! Даже на колеса просил денег у меня!

— Дороти! — Симмонс поражен до глубины души. Господи, как все перепутано. Должен ведь существовать бесконечный класс идентичных миров, где отношения между этими людьми не такие сложные!

— Помолчи, Остин!

— Миссис Куинберн! — Гардинер тоже возмущен — волнуется то ли за коллегу, то ли за себя.

— Помолчите оба! Раз уж мы все здесь собрались, я скажу! А то вы меня за дуру держите, особенно эта…

Не знаю, на кого кивает миссис Куинберн, все молчат, понимая, что она все равно скажет. Понимают, что скажет правду. Понимают, что наступает момент истины.

И я тоже понимаю: момент истины наступает и для меня.

Я знаю, что скажет миссис Куинберн. Я знаю, в чем вина Деры. Знаю, чего хочет Алена. Чего добивается Гардинер. Почему Кейт пришла в зеленых туфельках на высоких каблуках. Я не могу их видеть, но представляю так же отчетливо, как выражение лица Симмонса, которого я не видел и, скорее всего, не увижу никогда, если…