— Отказ получите незамедлительно…

Сидение в бетонном мешке изолятора, в котором когда-то Федин восхищался свежестью воздуха, оборачивалось испытанием.

Следователь вывалил из сумки на стол семь томов:

— Знакомьтесь.

Федин только тут понял, как верно поступил, поехав в теплой куртке, но все равно с каждым часом терял температуру тела. Нужно было во что бы то ни стало познакомиться, прочитать, пролистнуть каждый листок, вместить в себя, взвесить и построить защиту.

А следователь сидел в шинели и кемарил, как охранник, вроде спит, а один глаз откроется и смотрит, что другие делают.

Федин подумал: «Небось, с суточного дежурства… Или с бабой ночь провел и отсыпается…»

Еще не дочитав первого тома, Федин замерз и хотел вырваться из холодной каморки, но оказался на улице уже при свете фонарей. Отблески желтого ласкали черноту залива, адвокат повернул в гору. На ходу названивал по списанным еще на вокзале телефонам:

— Мне нужно переночевать… Ближе к морвокзалу… Можно у железнодорожного… Да, адрес дайте… Тоннельная, 6…

Ехать в Адлер, где останавливался в прошлый раз, не было времени. Шел в гору в темень, уже забыв про волновавшее нападение бандитов, спокойно думая даже о том, что сзади могут огреть кирпичом или монтировкой, сил сопротивляться не было, им владело только одно желание — доползти до койки. И когда оказался на втором этаже нависшего над железной дорогой домины, где ему под лестницей отвели комнатенку, вовсе не огорчился, а на исходе сил помылся в душе, опустошил чашку чаю и, как месяц не спавший, лег и сразу уснул. Спал и не слышал ни электричек, ни товарняков, ни пассажирских поездов, гремевших в пятидесяти метрах внизу, под домом.

В глаза ударил свет. Подался к окошку. Крыши домов, полотно железной дороги обелило. Прислушался: стучит дождь. Быстро побрился, умылся, выпил чаю и по расплывавшейся под нотами каше спускался вниз, думая, сколько сочинцев и гостей города попадет в травматические пункты, а кто и в больницы с переломами, сколько столкнется машин, сам стараясь без «аварии» добраться до изолятора, где томился Кирилл.

Кутаясь в куртку, не поднимая головы, сидел в бетонной комнатенке и перелопачивал другие тома, радуясь каждой прорехе, какую находил в деле, помечал ее, желая использовать, возмущался, что долго искали Кирилла, а его искать не надо было, он жил в Волгограде. А когда листал полученные в загсах черноморского побережья и Волгограда справки о том, что смерть Кирилла не зафиксирована, воскликнул:

— Эх, Кирюха! Тебя уже похоронили…

А тот поправлял:

— Я не Кирюха, а Пират.

— А почему Пират?

— Да меня в камере так прозвали. Глаз распух, его перевязали, — показал руками линию повязки.

— Да, точно, Пират… Крушитель…

Федин листал и удивлялся, сколько раз отказывали в возбуждении уголовного дела, словно следователям и прокурорам делать было нечего, чтобы вот так слать дело то от следователя к прокурору, то от прокурора к следователю.

И уже жалел бедолагу, которому фирма Кирилла не достроила дом. Тот за несколько лет довольно извелся, а когда Федин прочитал, что того еще заставили рыть шурфы в, фундаменте для экспертизы, заржал:

— Представляю, как дед ломом долбит землю…

Думал, что дед не выдержит, а он скоро увидит в деле свидетельство о смерти. Такое случалось в адвокатской практике Федина, когда умирал потерпевший, свидетель, обвиняемый, не дождавшись суда.

Но не увидел.

Ослепленный окружающей белизной, Федин спускался по извилистым улочкам, боясь поскользнуться; видел, как рычали машины, пытаясь въехать в горку, и как сползали; он спешил в суд, в эту прилипшую к горе постройку, здесь должны были судить Кирилла — Пирата, решать оставить под стражей, а Федин и Кирилл противились. В комнатенке-кильдиме листал «компромат» на Кирилла, который собрал следак-моржонок, а потом спустился в прокуратуру, где крепышу с аскетичным лицом, заместителю прокурора, представился:

— Я тот адвокат… Который писал на следователя…

Прокурор понял, поговорил с гостем, Федин постарался как можно яснее рассказать, сколько наворочал следователь.

И вот суд.

Вальяжный, с какими-то жеманными манерами судья, зять бывшего сочинца — генерального прокурора, — хотел с наскока рассмотреть дело и оставить Кирилла под стражей, но Федин уперся, и дело шло с трудом. Кириллу как оступившемуся коммерсанту засветило освобождение. Но стал заводиться следователь, закусил удила скуластый прокурор, заныли конвоиры, которых обещали быстро отпустить, а дело затягивалось. Кирюха посматривал на открытые затемненные окна подвального этажа суда и невольно думал: вот бы убежать, a там триста метров до моря, в Турцию — и ищи в поле ветра.

Вальяжный судья сгреб бумаги со стола и ушел.

Все замерли в ожидании решения.

Нервничали конвоиры, следователь склонил голову и привычно захрапел, теперь уже реже обычного открывая глаза, а Кирилл заулыбался, что для человека, находящегося в клетке, выглядело вовсе странно. Он мечтал о свободе, которая замаячила впереди.

Федин радовался про себя: «Захотели нас оформить? Кукиш!»

Вот появился вальяжный судья, но не остался стоять, чтобы зачитать решение.

Федин подумал:

«Зятьку генерального можно и сидя».

Но зятек сказал:

— Возвращаемся к рассмотрению дела…

«Да, не все у них сходится», — глянул Федин на вздернувшего голову следака.

Но возвращение не привело к финалу. Дело отложили на следующий день.

Федин шел, чувствуя себя победителем, пусть и не до конца, но на первом этапе.

Неожиданно прозрел: шел и впитывал очарование пушистого снега на зеленых листьях.

— Как пироги, — разглядывал белые ломти на прогнувшихся ветках.

«Вот он, Сочи. И погода не такая, как в средней полосе России. И судьи не такие».

А когда в проеме заснеженного склона и известковой стены обелился безлюдный широченный желоб сочинской станции с вагончиками, от сказочной красоты запел:» В лесу родилась елочка…»

Пел и расплывался в улыбке, словно не было изматывающего нервы дня, гонок и голодухи, к которой приучили бесконечные командировки.

В Сочи подмораживало. Утренний спуск оказался труднее прежнего: двигался, хватаясь за ветви, чтобы не поскользнуться, и его обсыпало снегом; и уже не думая, насколько переполнены травматологические пункты и больницы, добирался до суда.

Вальяжный судья нервничал, а моржонок-следак совал какие-то бумаги, уходили на перерыв, возвращались. Федина не покидала мысль:

«Неужели Кирилл выйдет на свободу?!»

Вальяжный заговорил еле слышно…

«Ну, свобода, ну!» — заныло сердце.

Но вальяжный четко закончил:

— Продлить содержание под стражей…

И снова пришлось бегать и оспаривать решение, писать жалобы. Потом сдавать. И мысли, что в России шага нельзя ступить без нервов.

Сразу сдать жалобы в суде не удалось, пустили по кругу по кабинетам. А когда сдал, снова корпел над томами, и все это сопровождалось репликами Кирилла:

— Надо ж, год назад на Рождество меня взяли…

— Это по кореновскому делу, — понял адвокат.

— В Крещение допросили… Перед Пасхой отпустили…

— Да, одни религиозные праздники, — оценил странную закономерность Федин.

Посыпались откровения бедолаги о буднях в СИЗО, где ему доверили стоять на «дороге» — так называется связь по изолятору после проверки, когда натягивают нити и по ним пересылают малявы, когда нужно ухо держать востро и, если начинается шмон, успеть уничтожить «дорогу», «съесть» симки из сотовых, чтобы они не попали в руки надсмотрщиков.

Федин слушал и читал.

А Кирилл продолжал: почему при появлении охраны к ним навстречу кидаются волонтеры — задержать, чтобы другие успели уничтожить, порвать — «съесть» следы. И сквозь рассказы Кирюхи Федин с силой вталкивал в себя прочитанное. Его давило объемом свалившейся информации, терзало холодом, а по спине все равно тек пот.