Кат — растущий в горах кустарник с сочными зелеными листьями, подернутыми красным пушком. Их сок, горьковатый и вяжущий, обладает тонизирующим действием. Несколько веков назад кат был привезен в Йемен из Эфиопии да так прижился, что его жевание превратилось в общейеменскую привычку, стало бичом для страны. И сегодня по четвергам и пятницам — дням, разрешенным для ката, — в Адене и в западных провинциях Демократического Йемена еще можно увидеть возбужденных людей с желваком за щекой. До Хадрамаута это не дошло, употребление ката запрещено законом.

Бедуин словно прочел мои мысли.

— Упаси нас Аллах от ката и вина! — воскликнул он. — Они делают человека жадным, ленивым и жестоким. А жую я ладан, как испокон веков принято у бедуинов. Его горечь прохлаждает гортань и услаждает душу.

Считается, что все дурное бежит от аромата ладана. Поэтому им до сих пор окуривают ложе новобрачных и скамью для обмывания покойных, важное письмо и нательное платье. Умастить одежду благовониями — ладаном, миррой, дымком из дерева алоэ — считалось не роскошью, а необходимостью, которой как мог подчинялся и бедняк и скупец. Аль-Джахиз писал об одном из своих современников — Абдаллахе аль-Хизами, писце из Басры, прославившемся жадностью и острословием: «Бывало, если аль-Хизами надевал новую или чисто выстиранную рубашку, ему могли принести хоть все курения земли, все равно он не окуривал себя, опасаясь, как бы дым душистого дерева не закоптил его белой рубашки. Он пользовался курениями лишь когда рубашка загрязнялась, однако, прежде чем приступать как следует к окуриванию дымом ароматного дерева, он всегда велел принести себе душистого масла, которым он и умащал себе грудь, живот и внутреннюю сторону изара (набедренной повязки. — М. Р.), а затем уже окуривался, чтобы к нему лучше приставал запах курения… Окуривался он только в жилищах своих друзей. Если дело было летом, то он приказывал принести себе верхнюю одежду и надевал ее на рубашку, с тем чтобы курения не пропадали зря» (перевод X. К. Баранова).

В двадцатом веке дешевые европейские духи и одеколоны, всякого рода пахучие аэрозоли и дезодоранты, распространившись и в арабском мире, сильно потеснили благородные ароматы страны благовоний. И если говорить о массовом использовании старых ароматов, то вряд ли этнограф может найти места более интересные, чем Хадрамаут, Сокотра, Оман.

В Хадрамауте ладан применяется не только в светских, но и в религиозных церемониях, особенно при радениях мусульманских мистиков — суфиев. Одно из таких радений я наблюдал в 1986 году в городе Тарим.

Таримская мечеть ас-Саккафа. Здесь после вечерней молитвы два раза в неделю — по четвергам и понедельникам — собирается «кружок» во главе с запевалой — хади. Мы приехали в воскресенье. Почему в воскресенье? Потому что по старому ближневосточному обычаю новый день начинается накануне вечером, после захода солнца, и «в понедельник вечером» означает — в воскресенье на закате. Запомнить это нетрудно, да вот беда — неотвратимо распространяется европейский счет времени, поэтому, сговариваясь о встрече, лучше уточнить, как она назначается — «по-арабски» или «по-английски».

Считается, что эта свежепобеленная мечеть, сложенная из новых сырцовых кирпичей, основана в 1366 году, а четыре века спустя Абдаррахман ас-Саккаф завел в ней обычай собираться по четвергам и понедельникам для религиозных песнопений. О таримской мечети ас-Саккафа и радениях в ней упоминал Роберт Сарджент в своей книге «Проза и поэзия из Хадрамаута», но сам на саккафовских радениях не бывал.

Несмело вхожу в полуоткрытую дверь. Мне вдруг пришли на память слова великого арабского богослова аль-Газали о том, кто должен присутствовать на «громком зикре», или общем радении: «Собираются суфии всей общины без посторонних, которые могли бы поколебать дух участников зикра, и без новичков». Но до начала зикра еще часа два, а до этого вход в мечеть открыт всем. За мной входят мои спутники — молодой ленинградский исламовед Саша Кныш и еще более молодой сотрудник Йеменского центра культурных исследований Абдаррахман ас-Саккаф — полный тезка таримского суфия, выходец из сейунской ветви этого обширного рода, гордящегося происхождением от пророка Мухаммеда.

Главное пространство мечети — двор, покрытый чистыми пальмовыми циновками, справа помещение для омовений, впереди михраб — ниша, обозначающая направление на Мекку. К нам подходит пожилой человек в длинном белом одеянии и белоснежном тюрбане — имам Мухаммед Алавк аль-Айдрус, расспрашивает, кто мы, откуда. После короткой вечерней молитвы имам приглашает нас к себе разговеться, ведь рамадан еще не кончился.

Дома у Мухаммеда аль-Айдруса немало книг, и разговор, естественно, заходит о суфийской литературе.

— Мы называем наши встречи в мечети не зикр, а хадра («посещение»), — говорит аль-Айдрус. — Цель хадры, как считали наши предки, насытить дух и воспарить к небесам. Для этого священные слова поются на старые мелодии, пришедшие к нам из Египта и Северной Африки. Правда, сейчас, в конце рамадана, особого воспарения духа не бывает: люди устали, и хадры проходят не так живо, как в иное время. Да вы увидите сами…

— О Саад, — почтительно перебивает имама один из его домочадцев. — Скоро начнется хадра, пора возвращаться в мечеть.

Крайний Юг Арабского мира — Йемен, долина Хадрамаут.

Дома в Хадрамауте возводят из глиняных сырцовых плит.

Бедуины — это кочевники-скотоводы. Настоящие мужчины носят юбки.

Бедуины племени халика на стоянке. Младенец в люльке — тоже бедуин.

Из пальмового листа плетут что угодно: корзины, сита, подносы, широкополые шляпы.

Над головой у торговца — бурдюки. С барана снимают кожу «чулком», отмачивают, прошивают, дубят — и бурдюк готов; вода в нем всегда прохладна.

У каждой крестьянки в поле — своя «крыша».

Деревянный плуг можно встретить не только в музее.