Как же сформировался характер этого отважного разведчика, в чем истоки его героизма?

Иванушка рос в простой крестьянской семье. С раннего детства он познал тяжелый крестьянский труд. Еще с детства все считали его дурачком.

Двое его старших братьев ушли в город и поступили там на рабфак. Иванушка не пошел по стопам своих умных братьев и первым во всей деревне подал заявление в колхоз, чуть не сорвав этим коллективизацию в родной местности. С легкой руки одного из кулаков крестьяне стали говорить:

— Что мы, дураки что ли — в колхоз идти?

Кулацкую агитацию вместе с семьями решительно пресек приехавший из города уполномоченный, и только тогда в колхоз повалили заявления.

Вставала заря новой жизни, которую радостно строила вся страна. Вместе с односельчанами Иванушка неустанно трудился на колхозных полях. А в 1937 году был арестован по анонимному доносу. В доносе было написано, что Иванушка лелеет монархические устремления и в подтверждение приводились отрывки из книги, в которой имелся сходный пример — некий дурачок стал царевичем. Доказательств, таким образом, было достаточно, а время было такое, что церемониться не приходилось. В суровые годы культа случались отдельные несправедливости, и их список едва не пополнился еще одной. Работник НКВД, который вел дело Иванушки, был человеком волевым и непреклонным. Без малейших колебаний он четко выделял из числа честных людей многочисленных японских и английских шпионов, а также приверженцев троцкистско-зиновьевского фашистского блока. Из материалов дела было ясно, что Иванушка злейший враг, но работник НКВД все же вызвал его на допрос, желая личным впечатлением проверить уже сформировавшееся мнение. Иванушку ввели. Чекист посмотрел на него и немедленно порвал анонимку. Впервые за всю службу он признал свою ошибку. Вид Иванушки был настолько глупый и безобидный, взгляд настолько пустой, что подозревать его в кем-то было бессмысленно. Дурачок…

Выпущенный на свободу Иванушка вернулся в родной колхоз. Там его и застала война.

Фронт быстро продвигался на восток, и деревня, в которой жил Иванушка, оказалась в немецком тылу. Жестокий режим оккупации, издевательства над простым народом переполняли гневом сердце патриота. Горя жаждой мести, Иванушка подался в Лукоморск, где и встретился с Василисой Прекрасной. Василиса работала официанткой в столовой для летчиков Люфтваффе. Отважная подпольщица перед каждым вылетом подсыпала нетчикам в компот пурген, срывая бомбовые удары по советским городам. С тех юр, как она устроилась, на работу, боеспособность авиаполка снизилась по крайней мере втрое.

Чутким женским сердцем Василиса распознала в Иванушке не только желание бороться с врагом, но и смекалку, надежно скрытую под личиной дурачка. Иванушка был вовсе не глуп, сам выучился читать и писать, однако внешность не позволяла ему сломать свою репутацию. В конце концов, он махнул рукой на то, что о нем думают. Василиса первая поняла его душу и, обрадованная представившейся возможностью, устроила Иванушку в штаб через знакомого офицера. Так он начал работу разведчика.

Когда гестапо через Огневушку-Поскакушку вышло на цепочку подпольщиков, среди них был назван Иванушка-дурачок. Его хотели немедленно арестовать, но тут группа, посланная для задержания Кощея, наткнулась на сопротивление, и штурмбанфюрер фон Клюге послал всех гестаповцев ей для поддержки. Для ареста Иванушки и Василисы осталось всего два человека. Одного Клюге послал к Василисе на квартиру, другого в штаб; Иванушка всегда ночевал в вестибюле рядом с караульным помещением.

Гестаповец шел к зданию штаба по ночным улицам, предусмотрительно переложив пистолет из кобуры в карман. Он был молод и всего два дня как прибыл на новое место службы. Иванушку он никогда раньше не видел и на ходу пытался пред ставить, как выглядит вражеский разведчик. Его внутреннему взору представлялся атлетически сложенный мужчина с чуть прищуренными, стальными, все подмечающими глазами. У дверей штаба гестаповец предъявил пропуск и зашел внутрь. Иванушка лежал на кожаном диване лицом к стене. Немец осторожно подошел к нему, сжимая рукоятку парабеллума во влажной ладони. Носком сапога гестаповец ткнул разведчика:

— Ауфштейн!

Иванушка заворочался и, потянувшись, поднялся, глядя на дуло пистолета стеклянным взглядом. На лице появилась глупая улыбка. Немец посмотрел на него и опустил парабеллум. Ясно, что на диване лежал не разведчик, а кто-то другой — настоящий агент где-то рядом. Вид у Иванушки был настолько безобидный, взгляд настолько пустой, что подозревать его в чем-то было бессмысленно.

— Думкопф…

Иванушка двинул обманутого гестаповца ногой в пах и выхватил ржавый пистолет — все в штабе настолько верили в безобидность дурачка, что даже не удосужились отобрать оружие… Выстрелы раскололи ночную тишину.

фашист мешком упал на пол. Иванушка рванулся к двери, застрелил часового и скрылся в ночи.

Баба-Яга поднялась как всегда пораньше, чтобы успеть приготовить еду, прежде чем партизаны проснуться. Старушка чистила картошку быстро и бодро, несмотря на почтенный возраст; 290 лет — не шутка даже для их семьи, где, порой, живут по триста лет. Работа спорилась, но мысли Яги были далеко, она ни на минуту не забывала о любимой внучке, Василисе. Каково ей там, в городе, среди чужих? Подполье — не партизанский отряд, случись что — помочь некому. Вот и дрогнет иногда у старушки рука, и смахнет она украдкой слезу.

Вспоминает Яга о своей молодости, О тех первых ста годах, когда она была так же хороша, как сейчас ее внучка и когда ее тоже называли Василисой Прекрасной. Есть о чем вспомнить; особенно часто всплывает в памяти Меньшиков, птенец гнезда Петрова. Не как птенец вспоминается, как настоящий орел. Но разве нависла в те годы над Родиной такая опасность, разве пришло ей тогда в голову использовать мамино наследство? Нет, берегла Яга яйцо на самый черный день — какие бы бунты, войны и смуты не терзали родную страну.

— Не время еще, — думала она, — может быть дочке моей больше сгодится, ей и передам…

Думала, а не пришлось. Погибла дочь Бабы-Яги в девятнадцатом году. Она не смогла найти себя в огненном круговороте гражданской войны и примкнула к банде зеленых, оставив на руках Яги 12-летнюю Василису.

Долго носились по пыльным дорогам удачливые станичники, пока однажды не оказались зажатыми в чистом поле между отрядами красных и белых, которым они одинаково досаждали. С одной стороны стучал деникинский пулемет, с другой мели поле свинцовым дождем буденовские тачанки. Метались и падали обезумевшие от страха зеленые, рухнула на спину прошитая одновременно двумя очередями женщина. В последний раз мелькнуло в ее глазах синее небо, и за миг до смерти она с внезапной горечью успела понять, на чьей стороне правда… Поздно, слишком поздно пришло прозрение.

А яйцо все лежало в старинном сундучке. Яга хранила его теперь уже для юной Василисы, но началась война, и когда родной край захлестнули бронированные орды фашистов, старушка поняла — настал тот крайний случай, когда надо выпустить в свет страшную силу, что таилась в яйце.

Василиса осталась в городе, а Баба-Яга ушла в партизанский отряд, где командиром был Вий. Три дня, снося общие насмешки, высиживала она яйцо, пока из него не вылупился последний из летающих ящеров…

Змеи Горынычи вымерли много веков назад, не выдержав постоянных стычек с Муромцами и Поповичами, одно единственное яйцо и осталось. Настал наконец час, когда оно пошло в дело. Змей рос не по дням, а по часам, уже через неделю он стал больше коровы, а через пару месяцев намного перегнал слона.

Баба-Яга долго билась с непонятливым Горынычем, пока не достигла первого результата. Однажды тот вылетел на боевое задание и, к изумлению партизан, вернулся с дымящимся паровозом в когтях. Мягко приземлившись, он выпустил свою добычу и пополз к любимому котлу с бурдой. Баба-Яга, победно уперев руки в боки, обратилась к бригаде подрывников: