Я уже ступил на тротуар и только тут оглянулся. Софи за решеткой несмело махнула мне рукой.

27 марта, пятница, вечер.

Я снова провел вторую половину дня в спортивном зале Дарвина. Мы говорили о многом (в том числе о несчастном Людовике). Я узнал, что этот геркулес — сын шахтера, что он достаточно вкусил от скудной лепешки лишений, а такого рода пища больше питает ум, чем желудок. Кстати, и теперь его финансовые дела оставляют желать лучшего.

Дарвин в довольно туманных выражениях рассказал мне о том, что пресса окрестила «делом о залоге», которое они с моим патроном помогли полиции распутать. Я вскользь осведомился о несостоявшейся женитьбе мэтра Манигу (о чем упоминается в первом анонимном письме), но Дарвин по этому поводу — молчок, ни пол-слова. Что и говорить, он надежный друг и заслуживает уважения. Да и вообще, человечество не так уж плохо, черт побери, стоит лишь поближе узнать людей. Дарвин внимательно выслушал мой план действий и считает, что надо попытаться. Под конец он сказал мне (я не понял, насмешка это или комплимент):

— Не знаю, точно ли хороши ваши идеи, но у вас их навалом.

Я ответил ему в тон:

— У меня-то? Я ли не идеальный сыщик: грудь цыпленка, бицепсы — тьфу, не пью, не волочусь за юбками и ко всему заикаюсь.

Он рассмеялся. Я тоже. Средиземноморское солнце — решительно это чудо, уже давно у меня не было такого хорошего настроения.

30 марта, понедельник.

Из письма Жана Момсельтсотского (он же Дарвин), Ницца, мэтру Октаву Манигу, Париж.

…Занятный парень твой Дюран! В немоте пребывал целые дни, а теперь — приступ необъяснимой веселости! И увлекающийся, каких мало. Послушал бы ты его идейку относительно обстоятельств смерти малютки Людовика. Начитавшись детективной дешевки в привокзальных библиотеках, он представляет себе, что Ромелли, выскочив из засады в какой-нибудь улочке, толкает мальчишку на шоссе, прямо под колеса грузовика. Мотивы этой злокозненной акции: баба и бабки.

Нынче — новое озарение: следствие по-тихому займет много времени, нужна провокация. Рассуждает он так: допустим, Ромелли виновен. Если виновен, значит, обеспокоен (ты посмотрел бы на этого обеспокоенного!). Если обеспокоен, значит, можно это самое беспокойство усилить до того, что он совершит что-нибудь несуразное, и тем себя выдаст. Чтобы подкрепить свои аргументы, Дюран пустил в ход латынь и был так любезен, что перевел ее для меня. Речь идет о достославном Юпитере, каковой, замыслив кого-нибудь погубить, вышибает из него ум.

Ладно, пусть будет так, хотя Дюран столь же мало похож на Юпитера, как я на маркизу де Севинье. Я предложил, чтобы мы прежде подошли к мэтру Даргоно, чьи советы выдают в нем человека, лучше нашего разбирающегося в реальном положении дел. У Дюрана ну никакого авторского самолюбия! Я ожидал, он будет колебаться, какое там. Имя мэтра Даргоно положительно привело его в экстаз. О да, надо к нему идти, его рекомендации никогда не лишни! Ведь у этого человека такой ясный ум, он так мудр! Когда идти? Да сегодня же после обеда, хоть сейчас! Завтра? Зачем? Никогда не надо откладывать до завтра… и далее по тексту народной мудрости. В тот момент мне показалось, что он немного чокнулся, ей-богу…

Хорошо, пришли к мэтру Даргоно; начали толковать. Старик настроен довольно скептически, но, так как и он ничего пока не вызнал, дал свое добро. Итак, мы решили, что Дюран — в автомобиле — бросит якорь неподалеку от завода. И потом, куда Ромели ни поедет — он за ним. Причем будет делать это столь бесцеремонно, что у бывшего люмпена не смогут не пробудиться подозрения. А вот я буду подстраховывать Дюрана самым незаметным образом.

Так мы сидим, обсуждаем детали плана, болтаем о том, о сем. Дюран, решивший поразмять ноги, просит разрешения прогуляться в саду. Он выходит через дверь на веранде.

Я продолжаю калякать с мэтром Даргоно. Этого старикана интересно слушать, уж поверь мне. О твоем убийце у него сложилась целая теория, я нахожу, в ней что-то есть: это любитель, человек, натуре которого насилие непривычно. Весьма показательно в этом плане его поведение после прихода Добье: колоссальная нервозность, почти беспамятство.

Мы вспомнили первое покушение на тебя. Знаешь ли ты, что мэтр Даргоно специально позаботился измерить ширину улицы. Он заключил, что убийца обращался со своим карабином как последний рохля; скорее всего, он никогда до этого не держал оружия. Нотариус говорит со знанием дела: он бывший офицер и участник Сопротивления.

Еще к образу этого неумехи — система, выбранная для взрыва бомбы. Жертва запаздывает (да позволено будет напомнить это тебе), и результат взрыва — пшик. Куда разумнее было бы подключить взрывное устройство к системе зажигания. Включаешь стартер, и конец биографии! Но чтобы наладить эту адскую штуковину, надо хоть элементарно соображать в электротехнике (и механике вообще).

Итак, вот психологический портрет-робот убийцы: неумелый, легко возбудимый, норовит спрятать это обстоятельство под развязностью и нагнетанием всяческих страстей (стиль писем), неопытен в обращении с оружием, ничего не смыслит в технике.

Я высказал мнение, что все это можно отнести не только к Ромелли, которого подозревают потому, что он был близок к преступному миру. Так-то оно так, возражает мэтр Даргоно, но вспомним, что Ромелли якшался не с мастерами мокрого дела, а со всякого рода игроками и мошенниками, отсюда стрельба — не его специализация. И еще. Сейчас он ведет дела умело, но это не означает, что он также искусен в изготовлении братоубийственных снарядов… Впрочем, отчего ж, другие гипотезы не исключаются.

И тут в порыве вдохновения мэтру Даргоно вдруг пришла совсем уж гениальная мысль; а не женщина ли все это заварила? Ты видел мешковатую фигуру в плаще, с чулком на лице и в фетровой шляпе, надвинутой на глаза. Голос, говорил ты, был хриплым, возможно, нарочно измененным. Женщина способна на такое кино. И психологически (оцени словарь моего письма!) это представляет дело в новом свете. Ты, возможно, причинил неприятности (пустяковые, на твой взгляд) какой-нибудь крошке, которая забрала себе в голову, что ты большой негодяй. Может быть, она хочет тебя покарать не за то, что ты ей сделал, а за то, что не сделал (скажем, предложения). Уловил? Если это так, у тебя есть шансы выжить, повернув руль…

Мы неспешно беседуем и совсем позабыли про Дюрана. Но вот я бросаю взгляд через дверь и вижу его в саду. Причем не одного. Средь буйной растительности он занят разговором с Софи, оба стоят как статуи, смотрят друг другу в глаза, на лицах нет и подобия улыбки. Разрази меня гром! Твой стажер, чьи внешние данные отнюдь не укладывают женщин наповал, решил, видно, что это произошло. Что касается Софи, то я не знаю, искренна ли она или это тактическая уловка. Во всяком случае, репертуар сменен: она более не падший ангел злачных мест, но дама с камелиями, возрожденная испытаниями к новой жизни; отличная версия, чтобы подцепить на крючок сердце Дюрана.

Когда мы вышли, я, понятное дело, задал пару наводящих вопросов. Он объявил мне с весьма равнодушным видом, что Софи была потрясена смертью сестры и что точно так же, как ее отец, горит желанием отомстить за смерть Добье. Дюран прибавил (я бы сказал, с непочтительным вызовом), что Софи — девушка чувствительная, умная, что она одобрила его план, хотя и посоветовала ему быть осторожным, ибо (здесь я вижу ее скромно потупленные очи) его судьба небезразлична одному человеку.

Итак, он раскололся, грубо говоря. Сегодня же вечером она расскажет все это подружкам, те поделятся со своими хахалями на первой же пьянке, и весь этот мирок, лакомый до сенсаций, зажужжит как улей. В один прекрасный день Ромелли обнаружит, что половина Ниццы следит за ним. Он спросит себя, с чего бы это. В конце концов, обескураженный, он что-нибудь такое да выкинет.

И, как говорит наш общий знакомый Дюран, Юпитер тут как тут, чтобы нанести удар!