6 апреля, понедельник.

Из письма Мари-Элен Лавалад (Париж) Элеоноре Дюге (Анжер).

…Извини за довольно долгое молчание, но я не хотела тебе писать раньше, чем получу кое-какие результаты из тех, с какими меня мог бы поздравить малыш Себастьян, великий знаток метода дедукции (ты мне как-то сообщила, что он вымахал на метр восемьдесят. Забавно, наверное, думать, что ты смогла породить такого молодца?).

Итак, я свела знакомство с Жоржем-Антуаном Дюбурдибелем, отправившись в его агентство по делу об оспариваемой недвижимости. Он принял меня очень любезно, представил своему секретарю, седому человечку, проворному и милому (эдакий муравей!). Секретарь познакомил меня, в свою очередь, со своим секретарем, одной из этих молодых кобылок, безбожно обесцвеченных, неприкрыто афиширующих свои заботы о сохранении линий фигуры (а сохранять остальное — да пропади оно пропадом!). За глаза я называю ее Мажино. Именно в ее обществе я проработала первый день. На второй я распустила волосы и тем сменила английскую внешность на итальянскую. И не промахнулась. Жорж-Антуан лично прошел пролить свет на некоторые пункты нашего запутанного дела.

Как тебе описать этого человека? Сорокалетний мужчина, в меру подвижен, под хорошо сшитым костюмам угадывается брюшко, речь и платочек в верхнем кармане одинаково цветисты.

Я тебе расскажу о разных мелочах, которые вот уже несколько дней разнообразят мое расследование. Начала я с того, что завязала хорошие отношения с Мажино. Это было нетрудным делом. Я отметила стройность ее фигуры, она засияла. Представляю, как, защищая чистоту линий, она гордо отворачивает лицо перед капустой со сливками и пирожными с кремом, ее девиз — они не пройдут! И они не проходят… Но какой ценой! Ты посмотрела бы на ее грудь (тебе надо будет сильно напрягать зрение), на ее ноги, столь напоминающие барабанные палочки, что кажется, слышишь, как при ходьбе они играют утреннюю побудку.

Чтобы она не очень придиралась к тем знакам внимания, какими мог меня удостоить Жорж-Антуан, я прибегла к надежному методу: открылась ей, что мужчины для меня ничто. Она, возможно, обескуражена, но и успокоена…

И вот за неделю с небольшим я навела кое-какие справки о Дюбурдибеле, в частности об этих знаменитых совещаниях или, как сказали бы на Темзе, «brain-trust»[10] во вторник и пятницу по вечерам, а в воскресенье после обеда (впрочем, порой ближе к ужину).

Итак, во вторник и пятницу brain-trust’ы действительно имеют место, но кончаются они около восемнадцати часов. После этого все удаляются, кроме секретаря-муравья, для которого работа — это тот же наркотик: он не уходит ранее восьми часов вечера (что позволяет ему, в случае необходимости, принимать телефонные вызовы Сюзанны и соединять ее с Жоржем-Антуаном, но где он в это время?). О воскресных сборищах после обеда — ни полслова. Здесь нее глухо. Я не настаивала. Но что же он делает в этот день? Конечно, я подумываю о какой-нибудь связи. Может быть, с Мажино, хотя, сказать правду, меня это удивило бы. Трудно объяснить, но в облике Жоржа-Антуана есть нечто, заставляющее думать, что сухопарые не в его вкусе — это точно. Он уже однажды обжегся с Сюзанной, потому я представляю себе, что в своей амурной политике он более ориентирован на фигуры, которые своим габитусом ничем не обязаны долгому и целенаправленному посту. А следовательно, отвергнем Мажино, рядом с которой знаменитая Твигги [11] покажется образцовой моделью для фламандцев эпохи Возрождения.

В ближайший же вторник я освобождаюсь до 6 часов, спускаюсь вниз, иду в кафе напротив, откуда и наблюдаю, так сказать, выход рабов. Вот уже девять, а его все нет. Я понимаю, что он воспользовался другим выходом. Тогда в пятницу я устроила засаду на улице позади здания (back street, если угодно). О, это было тягостное испытание. Там есть лишь одно кафе, гнусный кабак, посещаемый рассыльными да разнорабочими. Долг повелевал мне стать здесь на мертвом якоре, а надо сказать, я забыла надеть шиньон и подлиннее юбку.

То была такая коррида, моя дорогая! Эти самцы уважают в дамах лишь их анонимность! Но как Юдифь, я была вознаграждена за свою жертву. Жорж-Антуан Олоферн выскользнул около шести. Он сразу же вскочил в такси, которое, вероятно, вызвал по телефону. Я была слишком далеко, чтобы услышать адрес. У меня тут же родился план на ближайший вторник. Я буду ждать его в такси на соседней улочке, а там поеду за ним, чтобы увидеть то, что увидит он!

А пока я маневрирую за спиной Мажино — а это, признаться, небольшое поле для маневра, — чтобы тонко ему подольстить. Я ему уже сказала, что у него замечательно все организовано, что в его трудолюбиво жужжащем улье угадывается уверенный руководящий ум и железная воля, что я восхищена сотрудничеством с ним, ибо он очень приятный компаньон, наделенный недюжинным личным обаянием, позволяющим смягчать неприятные стороны, неизбежные в столь суровой действительности, каковой являются сделки с недвижимостью.

И дело идет! Пусть же, скажу я, оно помчится вскачь!

В подобных обстоятельствах, мы, женщины, умеем напускать на себя искренний вид; это, без сомнения, потому, что мы спешим обмануть самих себя раньше, чем это сделают наши партнеры…

9 апреля, четверг.

Из письма Жана Момсельтсотского (Ницца) мэтру Манигу (Париж).

…Невероятно, но факт: рыба клюнула! Система детектива-самоучки Дюрана запустила машину в ход, и теперь меня разбирает любопытство, где она остановится. Надо признать, что твой стажер к делу приступил с рвением. Для начала он взял напрокат машину, чтобы следить за Ромелли во всех его поездках. Пока мотаешься по городу, мало ли кто у тебя на хвосте, это проходит незамеченным, но когда каждый вечер по дороге в Бьё ты видишь в зеркале заднего вида кроваво-красный «фиат», который не отстает от тебя, замедляет ход перед твоей виллой, проезжает как бы нехотя дальше, а спустя пару минут поворачивает в противоположном направлении, ты спрашиваешь себя, что вся эта петрушка значит, и однажды останавливаешься, чтобы поближе разглядеть физиономию водителя. Это-то и сделал Ромелли. Тотчас Дюран имитирует человека, понявшего, что его засекли. Он меняет свою тачку — красный «фиат» на серую «Симку-1000» — причем столь незаметно, что это не может не броситься в глаза.

Неделю спустя я замечаю, что следят уже за Дюраном, безусловно, по наущению Ромелли. Этого парня я вижу впервые: круглолицый коротышка с порочной отвислой губой. Так колесят они по Ницце друг за другом, напоминая сцены из жизни враждующих племен краснокожих.

В связи с этими событиями собирается военный совет у Даргоно, к которому Дюран готов бежать и среди ночи, чтобы добыть крупицу мудрости (кстати, ты уже оценил, наверное, каламбур, связанный с этимологией имени Софи[12]).

Даргоно был решителен и скор в выводах: раз Ромелли забеспокоился, значит, совесть у него нечиста. Значит, надо преследователя Дюрана где-нибудь прищучить и подвергнуть с близкой дистанции психоанализу. Старик прибавил без улыбки, что оставляет за мной выбор средств.

Ладно. Я проследил за этим сусликом до его дома. Он живет в старом квартале Гарибальди, возле верфей. Примечаю окно на четвертом этаже, которое осветилось после того, как он зашел в здание. Так как я люблю делать все основательно, проникаю в полуразрушенный дом, как раз напротив, открытый всем ветрам и ждущий кирки специалистов по сносу (вся эта часть скоро будет перестроена, старая Ницца исчезает к чертям).

На четвертый этаж взбираюсь по обветшавшей лестнице, пару раз чуть не набив себе шишек на лбу. Из остатков окна созерцаю этого типа, шастающего туда-сюда, по своей комнате метров эдак на 20. Современная мебель, впрочем солидная, большой телевизор-люкс, перед которым немного спустя наш молодчик с довольным видом устраивается, смакуя виски.