— Нет машины времени, которая может вернуть вас к этому моменту, а я бы так хотела вернуться. Мне жаль, что я не могу закрыть глаза, щелкнуть моими рубиновыми башмачками [1] , и вернуться в эту машину с моей маленькой девочкой...

Кровь отхлынула от моего лица.

«Этого не может быть!»

— Она любила розовы и блестки. Много блесток, — тихо прошептала женщина.

По ее щеке скатилась слеза. Я протянула салфетку. Она поблагодарила меня и промокнула лицо.

— У вас есть дети?

Я покачала головой.

— Не знаю, как другие дети, но моя дочь ненавидела ремни безопасности. У нас было правило — если машина едет, то ремень должен быть пристегнут. Она была такой озорницей. Обычно, если она отстегивала ремень во время движения, я прижималась к обочине и не двигалась с места, пока она не защелкнет ремень снова.

Теперь женщина всхлипывала, и я тоже.

«Слава богу, что закусочная пуста».

— В тот день мы были на автостраде, возвращались домой из парка, и она расстегнула свой ремень безопасности. Я не могла остановиться, не могла просто съехать на обочину и выключить зажигание. На одной полосе был внедорожник, на другой фура, а я между ними, словно начинка в сандвиче. Я умоляла ее защелкнуть ремень безопасности. Я умоляла…

Я обхватила себя руками и пыталась контролировать дыхание.

— Я, наконец, добралась до выезда с автострады и повернула на улицу с односторонним движением... и вот там-то эта обдолбанная сука врезалась в нас.

«Это была не ее ошибка. Это была не ошибка Слоун!»

— Простите, — пробормотала женщина сквозь слезы, роясь в своей сумке. — Понятия не имею, почему рассказала вам об этом.

Она вытащила наличные и бросила их на прилавок.

— Простите, мне очень жаль, — повторила она, а затем развернулась на табурете. Каблуки ее дизайнерских туфель щелкнули по плитке, когда она бросилась к двери.

— И мне тоже очень жаль, — прошептала я.

Из-за снегопада и, вероятно, заметив, что я сама не своя, Тони предложил подвезти меня домой.

— У тебя завтра нет смены? — спросил он, заводя разговор.

Я ценила его усилия, но мне хотелось, чтобы Тони просто позволил мне погрязнуть в своем молчаливом страдании.

— Да.

Тони повернул машину на мою улицу. Хорошо, что пробок почти не было, потому что дороги из-за погоды выглядели небезопасными.

— Вот и прекрасно. Я беспокоюсь, что слишком сильно нагружаю тебя, помимо колледжа и всего остального. Возможно, нам нужно сократить твои смены.

Я запаниковала.

— Но я не смогу оплатить колледж без работы закусочной! Тони, ты не... Мне нужны…

— Я знаю, что тебе нужны деньги. Я просто беспокоюсь о тебе, Кэрри.

— Об Эми ты не беспокоишься, — по-детски надулась я.

Тони рассмеялся.

— Ты права, но Эми не ходит на занятия в колледже каждый день. Кроме того, она спокойно говорит, когда ей нужен перерыв. А вот ты из тех, кто предпочитает страдать молча.

Тони понятия не имел, что сейчас занятия и закусочная — единственное, что помогало мне сохранить здравомыслие.

Пообещав завтра хорошенько отдохнуть, я поблагодарила Тони и вошла в здание. Холл был тускло освещен, но это не имело значения, так как я почувствовала его еще до того, как увидела.

Я замедлила шаги, когда, повернув за угол, увидела Джоша. Он, сгорбившись, сидел на полу, прислонясь спиной к моей двери.

Джош резко поднял голову. Выглядел он ужасно. Его глаза смотрели на меня с мукой, лицо застыло в напряжении, и все, что я хотела сделать, это обнять его.

Но он целую неделю избегал меня. Он сделал все возможное, чтобы я не могла с ним связаться, и сейчас я не желала проявлять благосклонность.

— Отодвинься, — приказала я.

Джош поспешно вскочил на ноги и слегка покачнулся, пытаясь поймать равновесие.

— Ты пьян?

Он горько рассмеялся.

— Хотелось бы...

— Это относится к нам обоим.

Джош вежливо отступил в сторону, когда я отперла дверь. Пройдя внутрь, я резко повернулась и быстро захлопнула дверь перед его красивым, измученным лицом.

Джош стучал.

И стучал.

Я покормила Орео и быстренько приняла душ, а когда вернулась в гостиную, он все еще стучал.

Я медленно подошла к двери и посмотрела в глазок.

Стук тут же прекратился.

— Ты стоишь прямо за дверью, верно? Я слышу, как ты дышишь, Кэрри.

Я тут же отскочила назад.

— Ты должна гордиться мной. Я проявил потрясающую выдержку, не сломав твою дверь… снова. Откровенно говоря, я не спал несколько дней, и у меня просто нет сил.

Я опустилась на пол и прижалась лбом к двери.

— Ты написал, что тебе нужно время, — тихо сказала я, силясь скрыть боль, сквозившую голосе, и терпя неудачу.

Обычно я неплохо умела скрывать эмоции, но только не с Джошем.

С той стороны двери несколько мгновений царила мучительная тишина.

— Да, — наконец, прошептал он.

— Почему?

— Мы действительно будем вести этот разговор через дверь?

Странно, что мы не кричали, не ругались. Наши голоса звучали тихо и спокойно.

— Я не могу впустить тебя, Джош.

— Почему не можешь?

— Потому что однажды я впустила тебя, и ты разбил мне сердце.

Мы оба знали, что, говоря «впустить», я имела в виду не свою квартиру.

— Я не хотел разбить тебе сердце, детка. Если тебя это немного утешит, мое сердце тоже разбито. Я ужасно скучал по тебе. Я намеривался позвонить после терапии, пригласить куда-нибудь на ужин. Возможно, сводить в кино. Устроить настоящее свидание. Такой у меня был план, но терапия… она на многое открыла мне глаза. Сеанс продолжалась час, и в конце врач спросил, почему я пришел? Я ответил, что пришел, потому что потерял свою дочь. Затем он спросил имя моей дочери. Мне это показалось странным, ведь битый час я только и делал, что твердил об этом. Но потом он показал мне свои записи. Там значилось только одно имя — твое имя, Кэрри. Я говорил о тебе целых шестьдесят минут.

Слезы полились по моим щекам, и я закрыла глаза.

— Доктор Мур, психолог, предложил ежедневные сеансы терапии. Мне, видимо, нужны огромные дозы консультаций, чтобы справиться с горем. Или, как он выразился, с моим полным отрицанием горя. Я не думал, что что-либо отрицаю, но первый же сеанс терапии выявил иное, поэтому…

Я слышала, как Джош громко вздохнул, и до боли захотела дотронуться до него.

— Доктор обеспокоен моим отношениями с тобой, — шепотом продолжил он. — Тем, как мы встретились, занимались сексом, моим диким притяжением к тебе. Он твердил какую-то чушь о том, как я заменяю горе о потере дочери своими чувствами к тебе. И пока я не справлюсь со своей болью утраты, не могу дать то, что действительно тебе нужно. Он назвал тебя моим наркотиком. Моей зависимостью. Я использовал тебя, чтобы облегчить боль. Но, как и с алкоголем, когда опьянение проходит, глубинная боль никуда не исчезает.

Это имело смысл. Разве я делала не то же самое? Переезд в новый город и поступление в колледж. Моей зависимостью стали работа до изнеможения и желание сделать что-то для себя — только бы не пришлось возвращаться к старой жизни. Это была благородная цель, но я так и не справилась с моей собственной болью. Я лишь прикрывала ее, надеясь, что время исцелит рану от потери отца.

— Мне было нужно побыть одному, потому что, Бог свидетель, я не могу ясно мыслить рядом с тобой, Кэрри. Я поступил как последний мудак, отправляя тебе то сообщение. Но доктор Мур считал — и до сих пор считает, — что мне нужно дистанцироваться от тебя. Он думает, что пока я не готов для серьезных отношений. И как бы больно мне не было это признавать, я с ним согласен. Мне очень жаль, Кэрри.

Тяжело вздохнув, я поднялась на ноги и отперла дверь.

— Заходи, — прошептала я.