Пока я докладывал комкору о цели прибытия и передавал пакет, генерал, к которому я обратился вначале (это был заместитель командира корпуса генерал-майор танковых войск Ермаков), рассмеялся приглушенным баском и, нагнувшись к соседу, негромко произнес: «И где Борисенко такого откопал? Ну чистый Швейк». Генерал Скворцов после этих слов взглянул на меня и, сдерживая улыбку, углубился в боевое донесение. Потом весело хлопнул ладонью по колену, восклицая: «Молодец! Молодец Кривопиша!.. Вы, Иван Прохорович, — к Ермакову, — знаете пулеметчика Летуту?» — «Никак нет». — «Жаль! — Обращаясь ко мне: — Вы тоже были с Кривопишей?» — «Так точно!» — «Ну, знаете ли, Иван Прохорович, Швейк постарался бы оказаться подальше от такого „сабантуя“. — Затем подошел ко мне, протянул руку: — Спасибо за добрую весть. Идите к адъютанту, там подождете. Вам будет поручено ответственное задание: вывести противотанкистов на позиции двенадцатой гвардейской мехбригады. Подробности сообщит генерал Шабаров. До свидания». Я четко (так мне, по крайней мере, казалось) повернулся кругом и вышел. С разрешения адъютанта дозвонился до оперативного дежурного своей бригады и доложил о вручении пакета. Потом поинтересовался, нельзя ли накормить членов моего экипажа. «Сейчас дам команду», — обещал адъютант.

Минут через пятнадцать вышел начальник штаба корпуса генерал Шабаров, придирчиво осмотрел меня и приказал отправиться в оперативный отдел.

Знакомство моё с офицерами оперативного отдела прошло быстро и просто. Видимо, потому, что надо мной взял своеобразное шефство капитан Ивашкин. В прошлом он был офицером связи нашей бригады и сохранил к ней самое доброе отношение. Пожимая руку капитану Брагеру, старшим лейтенантам Усачеву и Костриковой, я чувствовал, что с этой минуты становлюсь для них своим человеком. Запомнились ордена и медали у Брагера и Костриковой.

Представили меня и заместителям начальника оперативного отдела майорам Москвину, Гостеву и Лупикову, которые горячо обсуждали какой-то вопрос. Ивашкин шепнул: «Опытные оперативные работники». Впрочем, это было видно и по наградам, и по нашивкам за ранения.

Пока я ждал и получал документы, в отдел пришел генерал-майор танковых войск Шабаров в сопровождении невысокого круглолицего майора. Все встали, но генерал тотчас жестом приказал сесть. «Начальник разведки корпуса майор Богомаз, — заговорил он, — кратко проинформирует вас о противнике и его намерениях».

— Здесь надо бы несколько пояснить ту обстановку, которую, видимо, докладывал майор Богомаз, — снова прокомментировал генерал-майор Рязанский. — К тому времени корпус вышел на тылы сто шестой, сто восьмой и триста двадцатой пехотных дивизий одиннадцатого армейского корпуса гитлеровцев, оборонявших правый берег Днепра на фронте Новогеоргиевск, Чигирин. Во избежание их разгрома противник на рубеже Крюков, Глинск начал свертывать оборону и спешно отводить войска на запад, организовав сильное тыловое охранение. К Новогеоргиевску подошли части пятьдесят третьей армии. Быстрое овладение Чигирином, задуманное вначале, могло привести к отсечению и уничтожению лишь части сил одиннадцатого армейского корпуса…

Когда Богомаз закончил доклад и ответил на вопросы, генерал спросил: «Кто желает сделать вывод по обстановке?» После короткой паузы встала Кострикова: «Разрешите мне?» Я с интересом смотрел на эту синеглазую блондинку в сбитой на затылок ушанке. На правой щеке её — глубокий шрам. Позже я узнал, что в бою под Прохоровкой, где она была военфельдшером 54-го гвардейского танкового полка, осколком мины её тяжело ранило в лицо. Она лишь недавно вернулась в корпус из московского госпиталя. Говоря, она по-мужски отсекала рукой каждую фразу.

«Иван Васильевич! — Это генералу-то. — Из доклада майора Богомаза я поняла, что наш корпус, да и сосед из пятьдесят третьей армии, уцепили одиннадцатый корпус фашистов за хвост. — Послышался смех. — Честь для нашего гвардейского корпуса, откровенно говоря, небольшая и незавидная. — Смех умолк. — По-моему, фашистов следует уцепить, извините, за морду, а это можно сделать, если мы быстро обойдем их и будем наступать далеко западнее Чигирина».

Генерал Шабаров, сдерживая улыбку, ответил: «Евгения Сергеевна, мне кажется, что вам в образной форме удалось выразить смысл очевидного вывода. Подумайте-ка над этим все». Затем он подозвал корпусного инженера подполковника Кимаковского и меня. Кимаковский получил задание лично проверить готовность моста в овраге и пропустить через него противотанковый дивизион и батарею СУ-85. Мне приказал через час явиться в распоряжение капитана Неверова — командира дивизиона (указал точку на карте) и вывести колонну на западную окраину Иванковцев.

От ОД (оперативного дежурного) позвонил майору Кривопише, сообщил о времени выезда из штаба корпуса. Капитан Ивашкин организовал для меня ужин, за которым рассказал об офицерах оперативного отдела, просил, без стеснения обращаться за помощью. Меня охватывало теплое чувство к нему и его товарищам. Среди неуюта войны, на новом для тебя пути нет ничего дороже, чем братское отношение людей, о существовании которых ещё вчера не подозревал. Исчезло ощущение неопределенности моих обязанностей, я уже чувствовал себя живой нитью, связывающей два важных оперативных звена, олицетворенных в близких мне людях. Теперь я знал: не посмею, не смогу быть плохим офицером связи.

В пункт встречи с командиром противотанкового дивизиона и самоходной батареи я прибыл до срока. Назначил наблюдателей и сам внимательно слушал тишину ночи. Уловив шум моторов, приказал Бигельдинову включить стоп-сигнал. Вскоре подошла головная машина, из щели её замаскированной фары едва пробивался темно-синий свет. Офицер в шинели и плащ-накидке, назвавшийся капитаном Неверовым, спросил, знаю ли я маршрут. Утвердительный ответ удовлетворил его. Марш прошел довольно быстро, так как саперы успели уже не только соорудить мост, но и «подлатать» дорогу. На западной окраине Иванковцев колонну встретил начальник артиллерии бригады гвардии майор Шаповалов, он и повел дивизион и самоходную батарею на огневые позиции.

Вошли в высокий, густой лес. Разбитая дорога с глубокими колеями. Незастывшая густая грязь. Темень. Сильный ветер со снегом. Через час движения майор Шаповалов остановил колонну и приказал рассредоточить орудия на просеке в полной боевой готовности. Затем я вместе с другими офицерами выехал на командный пункт бригады, располагавшийся на опушке леса.

На КП, несмотря на поздний час, шла напряженная работа. В большой палатке, вокруг макета местности, собрались офицеры штаба бригады, командиры танковых, мотострелковых и минометного батальонов. Ждали прибытия командира 24-й гвардейской танковой бригады. Полковник Борисенко нетерпеливо поглядывал на часы — время очень дорого. «Что-то запаздывает Вениамин Павлович!» — «Ещё пять минут», — ответил майор Бочинский, однако Борисенко не успокаивался. Наконец послышался рокот мотора, лязг гусениц, а через минуту в палатку вошли трое танкистов в кожаных куртках и шлемах. Первый — это был командир танковой бригады, любимец корпуса гвардии полковник Рязанцев, — подошел к Борисенко и, чуть улыбнувшись, певуче заговорил: «Заждались, Григорий Яковлевич? Я был уверен, что вы используете эту ночку для атаки. Чувствую — не ошибся. Мы тоже готовы. Осталось только согласовать…»

Майор Кривопиша пригласил двух других танкистов садиться, и один из них — командир танка комбрига гвардии лейтенант Хазипов устроился рядом со мной. Мы тотчас познакомились, и он стал рассказывать мне о последних боях под Медеревом. Глаза его разгорелись, когда он рассказывал, как танковая рота под командованием старшего лейтенанта Иксара, ведя разведку, обнаружила в движении одиннадцать «тигров». Иксар пристроился им в хвост и, когда «тигры», одолевая подъем, стали хорошими мишенями, скомандовал: «Огонь!» Буквально за полминуты два «тигра» были сожжены и два разбиты. Рота не потеряла ни одной машины. Назип (так звали моего нового знакомца) смеялся и потирал руки, вспоминая этот бой…