Внезапно мы услышали топот бегущих людей. Фальтис не разрешил бросить ракету, но в отсветах пожаров мы различили большую группу гитлеровцев. Они бежали прямо на нас. «Гранаты…» — вполголоса скомандовал Фальтис. Торопливо нащупываю «лимонку», выдергиваю чеку. «Огонь!..» Швыряю гранату в сумерки, в гущу черных теней, в топот и, тяжелое дыхание многих людей. Ещё миг — и слепая, черная, враждебная волна захлестнет нашу реденькую цепь. Но тут же вспыхивают десяток слепящих огней, туго бьет в уши грохот разрывов, как бы разметав гущу чужих теней. Крики, стоны, оборвавшаяся команда на чужом языке. Передние гитлеровцы успели убежать от осколков, они совсем рядом. «Коли!» — командует Фальтис. У саперов винтовки, им в таких переделках сподручнее действовать штыком, но у меня автомат. Длинной очередью встречаю подбегающие фигуры, они исчезают, но тотчас сбоку, рядом, возникает еще одна. Догадываюсь, что не успею повернуть ствол, и наотмашь бью прикладом, целя в голову. Тупой удар, вскрик, гитлеровец, споткнувшись, катится в темноту… Больше автомат мне не пригодился. В селе ещё стреляли, а у нас было тихо…

Да, в Иванковцах перестрелка шла тогда почти до утра. Но это, по существу, был бой по очистке уже захваченного населенного пункта. Победа бригаде досталась легко, а трофеи были изрядные. Бригада захватила штабные документы 282-й пехотной дивизии, действующий узел связи, сотни три пленных, много оружия и машин. Передовой отряд бригады занял рощу севернее Иванковцев, открыв путь наступления на Чигирин.

…Отдых мой был недолог. Да и трудно назвать отдыхом сон, в котором мерещились огненные разрывы гранат, горящие фигуры людей, стоны, хрип, крики. Когда оперативный дежурный коснулся моего плеча, я мгновенно вскочил, протер глаза и с изумлением увидел, что майор Кривопиша был на своем обычном месте в штабном автобусе. Судя по его виду, никакой «сабантуйной» ночи и не было. В автобусе пахло плавленым сургучом. «Очнулся? — спросил майор. — Расписывайся! Серия „К“ — лично командиру корпуса. Боевое донесение комбрига. О прибытии в штаб корпуса доложишь по телефону. Оттуда привезешь документы, какие дадут в оперативном отделе. Перед выездом позвонишь. Давай карту: вот маршрут, — прочертил красным карандашом. — Рощи объезжай: в них могут быть бродячие фрицы. Бигельдинов с пикапом и два автоматчика ждут около автобуса. Всё ли понял?» — «Так точно!» — «Повтори!» Я повторил. «Правильно! — и, посмотрев на часы, кивнул: — Действуй».

Осмотрев пакет, я вышел из автобуса и сразу увидел пикап. Ко мне четко подошел шофер и доложил: «Товарищ младший лейтенант! Ифрийтор Баязит Бигельдинов прибыл в ваше распоряжение». Ефрейтор был невысок, ловок в движениях. По его акценту и чертам лица я понял, что он по национальности татарин. Синий комбинезон, видневшийся из-под аккуратной шинели, делал его похожим на кавказскую девушку в шароварах. Рядом с машиной стояли два автоматчика. Один из них, высокий блондин, лет тридцати с пышными пшеничными усами, чисто выбрит и подтянут. На нем всё тщательно подогнано — от шапки-ушанки до кирзовых сапог. Над срезом воротника гимнастерки — ослепительно белая полоска. Позже я узнал, что подворотнички он менял ежедневно, в любой обстановке. Фамилию его я, кажется, так и не узнал, потому что в штабе его все, вплоть до командира, звали «Иван Семеныч». А причина тому — особое уважение этого парня к народному артисту Козловскому, о котором он мог говорить без конца. У него был приятный лирический тенор, и он постоянно участвовал в бригадной и даже корпусной самодеятельности. «Иван Семеныч» был культурен в обращении. От «сабантуйных» дел он не отказывался, но и не напрашивался на них. Под бомбежками и обстрелами вел себя достойно.

Другой автоматчик — командир отделения младший сержант Васин, бывший тихоокеанский моряк (мотопехота бригады была укомплектована из морской пехоты Тихоокеанского флота). Рослый брюнет с волевым подбородком, бледноватый после тяжелого ранения под Богодуховом, где бригада отражала контрудар эсэсовских танковых дивизий. Он и теперь ещё прихрамывал. Васин — неизменный участник смелых операций, не раз ходил с разведчиками в тыл гитлеровцев. Имеет боевые награды. Уважает майора Кривопишу не менее, чем флотского офицера, был с ним рядом прошлой ночью. Бригаду называет «морской». В вещевом мешке носит пару тельняшек и бескозырку. При выписке из госпиталя добился, чтобы его отправили в прежнюю часть. С моряками считает возможным сравнивать только танкистов (впереди всех идут в атаку) да «рази што» артиллеристов Деревянко. Опасности, страха и другой «психологии» не признает и презирает тех, кто об этом заводит разговор. Мечтает вернуться в мотострелковый батальон, где можно, надев бескозырку, ходить в штыковую атаку на эсэсовцев, в которой ни раненых, ни пленных не бывает…

Машина у Бигельдинова содержится в порядке. Чистая. На скатах — цепи. В кузове — маты, доски разных размеров для повышения проходимости, мешочки с песком для тушения пожара, от буксовки и гололеда. Приторочены две лопаты, топор, лом. Есть запасная канистра с бензином. По бокам кузова откидные сиденья. На полу добротный трофейный брезент. Я представился «экипажу», объяснил задачу. Известие о том, что пакет надо вручить лично командиру корпуса, кажется, произвело впечатление.

Штаб корпуса находится в небольшом селе, всего в нескольких километрах от Иванковцев. По хорошей дороге — езды самая малость. Пересекая Иванковцы, мы всюду видели следы ночного боя. «Уй, что наделал гвардии майор Миша! — воскликнул Бигельдинов. Так солдаты штабных подразделений звали между собой майора Кривопишу, имя и отчество которого Михаил Дмитриевич. — Теперь фрицы на сто километров кругом ночью спать не будут».

Не доезжая совсем немного до штаба корпуса, мы уперлись в овраг с крутым спуском и подъемом, по дну которого тек широкий ручей с илистым дном. Около взвода саперов трудились над мостом, раздавленным танками, объезды годились лишь для гусеничных машин. С помощью саперов, настеливших доски, Бигельдинов лихо проскочил ручей, но на подъеме машина начала буксовать. Пришлось помогать силами «экипажа». Когда наконец выбрались из оврага, я невольно подумал: как же являться перед начальством? Сапоги, шинели и даже лица заляпаны глиной. Но это было лишь начало…

В село мы въехали не скоро. Оно насчитывало десятка полтора домов, расположенных среди невысокого леса. На опушке в окопах стояли танки и автомашины. Перед ними — окопы для ручных пулеметчиков и стрелков. На удобной позиции стояла батарея малой зенитной артиллерии с задранными в небо стволами. Вблизи домов змейками вились щели для укрытия во время авиабомбёжки. Взгляд невольно задержался на глубоких окопах, где стояли мощные радиостанции с высокими антеннами. Завывая, тарахтели движки во время работы на передачу, из полуоткрытых дверей слышались монотонные голоса радистов. Глаз отмечал аккуратные аппарели, тщательную маскировку, и мне подумалось почему-то, что жалко, наверное, покидать такое устроенное гнездо.

«Здорово охраняются», — заметил «Иван Семеныч», кивая в сторону танков, когда проверявший документы сержант пошел открывать шлагбаум.

У большой хаты — два автоматчика. Вызвали адъютанта. Тот, выслушав, пригласил за собой. В лицо брызнул яркий свет (видимо, от походной электростанции). В просторной комнате за большим столом сидели три генерала, перед каждым лежала карта. Они о чём-то громко разговаривали. «Кто из них командир корпуса?» — пронеслось в голове. Спрашивать неудобно. Попытался определить сам. Один из них, сидевший прямо передо мной, с выразительными чертами лица и чуть косым разрезом глаз, выделялся своей осанкой. Я принял его за командира, сделал шаг вперед и, приложив руку к шапке, начал было докладывать, но он кивнул на сидящего боком ко мне худощавого генерала. Тот задумчиво рассматривал карту, медленно потирая щеку. После моих слов «товарищ генерал» он поднял голову, повернулся ко мне и спокойно выслушал. Запомнились серые усталые глаза, гладко причесанные волосы. Ордена Ленина и Красного Знамени, медаль «XX лет РККА» и орден Суворова II степени в соседстве с гвардейским знаком подсказали мне, что это генерал-майор танковых войск Скворцов — наш командир корпуса.