ШЕРЕМЕТ (рассматривая). Это ты сама написала?

ЗИНА (смущенно). Сама.

ШЕРЕМЕТ (читает).

(Ласково глядя на переконфуженную Зину.) Очень мило. (Жене.) А ты, Шаврова, мне тоже что-нибудь напиши. Ты, говорят, много стихов знаешь. (Подает Жене альбом.)

ЖЕНЯ (перелистывая альбом). Я альбомных не знаю. (Показывает что-то в альбоме Блюме.) Блюма, видишь?

ШЕРЕМЕТ (выхватила альбом из рук Блюмы). Не трогай!

БЛЮМА (растерянно). Почему?

ШЕРЕМЕТ (передразнивая Блюму, с акцентом). «Через почему?» У тебя, наверное, руки грязные! (Жене.) Так ты, Шаврова, напиши, смотри.

ЖЕНЯ (враждебно). Нет. Не напишу.

ХНЫКИНА. Почему?

ЖЕНЯ. «Через потому!» Подавись своим альбомом! (Берет Блюму за руку.)

КАТЯ (повернувшись к Шеремет). Вы, Алечка, не обращайте внимания: Шаврова уж такая. Мы ее «дворником» зовем!

ШЕРЕМЕТ. А я и не обращаю. Есть на кого! (Уходит напевая.)

ХНЫКИНА (уходя с нею, подхватывает).

Уходит с Шеремет. Зина и Катя уходят за ними.

ЖЕНЯ (одна с Блюмой). Блюма, а почему ты уроки здесь учишь, а не дома?

БЛЮМА. Я вам скажу, Женя, только вы другим не говорите. Видите, какие они? Мне дома очень трудно учиться. Тут к папе заказчики ходят, тут я и старший брат тоже…

ЖЕНЯ. А твой брат хороший?

БЛЮМА. Мой брат такой хороший, просто рассказать нельзя, какой. Мы с ним очень дружим. Он мне все, все рассказывает. Даже чего папе не говорит, а мне рассказывает. Папа у нас тоже хороший.

ЖЕНЯ. Да… А у меня вот, как папа умер, никого. Только Нянька. Если бы папа жил, разве бы я здесь училась?

БЛЮМА. Почему?

ЖЕНЯ. Папа всегда говорил: «В гимназии тебе голову соломой набьют». Он сам меня учил. Он мне не про собак бесхвостых рассказывал, нет!

БЛЮМА. Ваш папа здесь жил, в этом городе?

ЖЕНЯ. Нет, он был полковой доктор. Мы все время вместе с полком кочевали. Сколько я, Блюма, городов видела, сколько людей!..

БЛЮМА (несмело кладет ей руку на плечо). Вам, Женя, здесь плохо, да?

ЖЕНЯ (дрогнувшим голосом). Плохо… Когда меня сюда заперли, я никак привыкнуть не могла. А тебе, Блюма, тоже плохо?

Блюма без слов опускает голову.

Почему? Они жабы, да? А почему ты всем говоришь «вы»? Надо говорить «ты».

БЛЮМА (тихо). Это, Женя, не все любят.

ЖЕНЯ. Мне не смей «вы» говорить! Слышишь? Я обижусь! Хорошо?

БЛЮМА. Хорошо.

ЖЕНЯ. Ну, скажи сейчас: «Ты, Женя, дура».

БЛЮМА. Нет… Ты, Женя, умная.

ЖЕНЯ. И если они тебя будут обижать (сжала кулаки), я им такого Алкивиада покажу!..

МАРУСЯ (подойдя, очень мрачная). И все — вранье!

ЖЕНЯ. Что вранье? Как ты смеешь, Маруська?

МАРУСЯ. Никакая у Наврозовой не скарлатина, простая инфлуэнца. (Садится между ними на подоконнике.) А я уж обрадовалась: буду в лазарете лежать, книжки читать!

ЖЕНЯ. А откуда книжки?

МАРУСЯ. Мне в приемный день брат принес. «Тарас Бульба», сочинение Гоголя… Потихоньку сунул — никто и не видал. Ты это читала, Блюма?

БЛЮМА. Да. Вы только, пожалуйста, другим не говорите — они смеются. Мой брат в типографии работает наборщиком. Он оттуда разные книги приносит.

ЖЕНЯ. А вы мне про эту Бульбу расскажете? Маруська, Блюма, а?

МАРУСЯ. Так ведь я не дочитала. Я только первую половину.

ЖЕНЯ. А Блюма вторую половину доскажет.

Дальнейший разговор не слышен, видно только, как Маруся оживленно рассказывает. В зале становится многолюднее: девочки ходят парами, тройками, останавливаются группами. Возвратились в зал Хныкина и Шеремет и идущие за ними по пятам Рая и Зина.

ШЕРЕМЕТ (подойдя ко второму окну). А сейчас мы на людей поглядим. (Лезет на подоконник, напевая.)

ХНЫКИНА (подхватывает).

ШЕРЕМЕТ. Медамочки, а кто у дверей постережет?

ЗИНА. Я, я! Дуся, дивная! Я для вас в огонь и в воду! (Бежит к двери.)

ШЕРЕМЕТ (на подоконнике, стоя на цыпочках, вытягивает шею, иначе в закрашенные очень высоко светлой краской окна ничего не видно). Ах!.. Видишь, Тоня?

ХНЫКИНА. Да… Красиво как!

ВСЕ (столпившись у окна, кричат). Что такое? Что красиво? Что вы там видите?

ХНЫКИНА. И все — конные. Красиво как!

ШЕРЕМЕТ (глядя в окно). Полиции сколько!

ХНЫКИНА. Какие-то солдаты едут.

ШЕРЕМЕТ. С нагайками. Это казаки. Красиво как! И лошадки какие дусеньки!

ХНЫКИНА. Куда ж это они? Разве сегодня парад?

ШЕРЕМЕТ. Глупости! Какой же парад в будни?

ЗИНА (у двери, предостерегает). Мопся… Мопся идет!

От одной к другой передается: «Мопся… Мопся… Мопся идет!» Входит Мопся. Она в самом деле похожа на мопса: маленькая, пожилая, лицо нездорового, желтого цвета; в синем платье классной дамы; зябко кутается в пуховый платок.

МОПСЯ. От окна, медам, от окна! Нечего вам у окон делать!

Девочки отскакивают от окна. Раздается звонок к началу урока. Движение в зале, в котором остались только четырехклассницы с зелеными бантами. Ученицы других классов ушли.

На урок, медам, на урок! Сейчас придет Лидия Дмитриевна.

Девочки встают по четыре в ряд. Стоят неподвижно. Тишина.

ЖЕНЯ (тихо Марусе и Блюме, которые стоят с ней в одном ряду). Вот бы сейчас хватить: «Га-га-га-га!» или «Голды-голды-голды-голды!»

Блюма испуганно взглядывает на нее. Маруся давится смехом.

МОПСЯ. Кто это там? (Подходит к Блюме.) Это вы, Шапиро?

Блюма молчит.

Я вас спрашиваю, Шапиро! Вы шептались?

Блюма молчит.

ЖЕНЯ. Софья Васильевна, это я.

В зал входит учительница танцев Лидия Дмитриевна. Она молодая, розовощекая, очень счастливая. За ней идет унылая фигура — таперша Анна Ивановна, которая проходит к роялю. При появлении Лидии Дмитриевны все девочки делают реверанс.

ЛИДИЯ ДМИТРИЕВНА. Здравствуйте, медам! Анна Ивановна, попрошу приседания…

Таперша играет, Лидия Дмитриевна, напевая, проделывает вместе с девочками все упражнения.

Раз, и два, и три, и…

ЖЕНЯ (тихо Марусе). Ну, дальше, дальше! «Тарас заманил Андрия далеко…» Ну?

МАРУСЯ (тихо). Да, и вот, понимаешь, они, только они двое и остались. Андрий испугался ужасно, а Тарас ему говорит с насмешкой так: «Ага! Попался! Не помогли тебе твои ляхи!»

ЖЕНЯ. Ой! Ну, а дальше?

МОПСЯ. Тише, медам. Кто там шепчет? Шапиро, опять вы?

ЛИДИЯ ДМИТРИЕВНА. Раз, и два, и три, и…

МАРУСЯ. Тут Тарас ему говорит: «Раз ты мой сын — ну, значит, я тебя убью».

В дверях актового зала появляется инспектриса Жозефина Игнатьевна Воронец (Ворона). Вид у нее зловещий. Когда она входит, всегда кажется, что сейчас она прокаркает беду, что несчастье притаилось в складках траурного платья, облекающего ее тощую фигуру, в тальмочке, болтающейся на ее плечах, даже в гладенькой, прилизанной голове, на макушке которой аккуратненький бубличек волос.