Марину, я списала с него всех самых добрых и самоотверженных персонажей, он был и

остается бравым солдатиком, несущим знамя победы и верящим во все то, во что никогда

не верила я. В красивые обручальные кольца и в Бога из религий. В этику, а не эстетику. В

мораль и нравственность, верность и преданность, и стремление всегда бороться за

правду, какой бы невыгодной она ни была.

Я предложила Б. уже в разгар трещания захворавшего брака по швам посмотреть

«Невыносимую легкость бытия». Он, видимо, был не в настроении и выразил

пренебрежение моей страстью к долбанутому авторскому кино фразой: «Что, опять муть

какая-то?» Экранизацию Кундеры мы, понятное дело, не посмотрели.

Зато вскоре, буквально на третий день нашего раздельного существования, на

просторах Интернета мне попадется на глаза восторженная рецензия Б. на фильм «Принц

Персии». И вот он, долгожданный горловой комок, и под ложечкой, и поджилки: он

всегда любил такие фильмы. Живя вдали от него узнать, что он все еще тот же самый

человек и любит все те же фильмы – это, как ни странно, и вызвало самый широкий

спектр эмоций. До сих пор, стоит мне услышать упоминание о «Принце Персии», все

положительные черты характера Б. вновь предстают передо мной в обезоруживающей

простоте.

Наверняка

«Принц

Персии»

показался

ему

красочным

фильмом.

Захватывающим. Зрелищным. Как «Троя», «Александр», «Когда солнце было богом» и

вся эта его любимая околоисторическая пестрая синема. Ему всегда нравилась простая

героическая фабула с претензией на эпический масштаб, достигаемый спецэффектами и

километражем пленки.

Когда вышла книга моего брата Аякса, он ее не прочитал. Поэтому нам и придется

расстаться вскоре. Меня не трогало то, чем он занят и увлечен, а его не волновали мои

литературные экзерсисы. Я попросила его распечатать черновик на работе, он принес мне

стопку бумаг. Текст пошел по рукам, а затем, двадцатого июля, вышел сам роман. Б.

купил шампанское, развесил по дому воздушные шары, подарил мне любимые белые

лилии. Но ни до, ни после, ни когда бы то ни было еще он не читал мою книгу. Это было

самым обидным. Вот и сейчас, уже так давно и далеко от всего этого, я могу сказать о

свечной романтике, похожей на коридор emergency lightings, или о том, что со своим

выдающимся гордым профилем и длинными прямыми волосами в облике Б. то и дело

проскальзывало что-то неуловимо индейское, я продолжаю расстраиваться из-за того, что

и этот текст он вряд ли прочитает.

Как же чудовищно первым брать на себя ответственность за неудачный опыт.

Оставлять позади выдвижные ящики с недовышитой крестиком сакурой, полжизни

корчиться от чизкейков лишь потому, что вдвоем готовили их. Б. мешал сухари с

маргарином для коржа. Ванильный сахарок. «Нравится?» - спросил он меня. «Вкусно

пахнет, что это?» Муж ответил: «Сухари с маргарином», и мы расхохотались. Все

чизкейки во всех кондитерских мира отныне и до веку облиты невидимыми слезами

моими, хотя я сама уйду от Б. Все автомобили Hyundai Accent черного цвета отныне и до

веку осыпаны невидимыми поцелуями моими, хотя я сама уйду от Б. И никто вокруг меня

никогда не будет иметь права на такие увлечения как: звукорежиссура, рыбалка,

историческая реконструкция и ремонт холодильников, потому что всё это – прерогатива

одного лишь Б. Хотя в итоге я сама уйду от него.

Мы были по разные стороны споров о натуре человека, стояли по разные стороны

баррикад в вопросах классической музыки и литературы, мы катались по ковру,

вцепившись друг другу в волосы, кидались друг в друга чизбургерами в автомобиле,

потому что там тесно и неудобно помахать руками, но мы всегда были двое на дороге.

Выезжали прочь из Большого Города увидеть поля и столбы, мы ездили в далекие дали,

слушая радио и путая волосы встречным ветром. Мы летали на тяжелом самолете в мой

Владивосток, и Б. сказал, что это самый красивый город в мире. Мы сидели в комнате,

сорок пять квадратных метров, он – в наушниках, записывал новую музыку, и я – в других

наушниках, слушая Broder Daniel, разбиралась с каракулями своего мертвого брата

Андрейки, пытаясь окончить рукопись «125 RUS». Мы всегда были вместе на дороге, и

это было единственным, что нас объединяло. Конечно же, он любил свою К., и дорогие

магазины, и ходить с К. по дорогим магазинам, сколько же мы провели там времени. На

свадьбу нам подарили неплохую сумму денег, которую мы с Б. благополучно спустили в

ИКЕЕ, при этом до сих пор ни один из нас не вспомнит, что именно мы там купили, кроме

формочек для льда, оплетенного бисером зеркала и малинового цвета мухобоек.

В других реинкарнациях, иных измерениях и галактиках, заново рожденные или хотя

бы продезинфицированные от прошлого, мы столкнемся лоб в лоб, под необъятным

небесным куполом всеземного храма, на чьих стенах будут вырезаны фрески и

барельефы, повествующие о наших с Б. долгих автомобильных поездках, о волшебной

музыке, качественной и некоммерческой, о безумных покупках формочек для льда в виде

звездочек, о бесконечных сезонах недосмотренных нами сериалов, о зиме в деревне и

дрова, и печь, и бог мой, валенки да шапка-ушанка, как аутентично!, и обо всех

живописных путешествиях на море – обо всем, что было, да что забальзамировано в

неполных пяти фотоальбомах; и о том, чего так никогда и не было – например, о

воздушных змеях, которых мы так и ни разу не запустили, или о самолетах, которые были

спустя столь недолгое время, но уже у меня одной. Мы встретимся когда-нибудь, я скажу

ему про свечки и аварийную гирлянду лампочек на борту, я скажу ему свое изжеванное

«мне очень жаль», и четыре этих слога не вместят себе ни атома, ни молекулы, ни

мельчайшей частицы того, насколько мне было жаль на самом деле.

Глава 10.

Кафедральный Собор

«Я ненавижу свет

Однообразных звезд.

Здравствуй, мой давний бред, -

Башни стрельчатой рост!

Кружевом, камень, будь

И паутиной стань:

Неба пустую грудь

Тонкой иглою рань.

Будет и мой черед –

Чую размах крыла.

Так – но куда уйдет

Мысли живой стрела?

Или, свой путь и срок,

Я, исчерпав, вернусь:

Там – я любить не мог,

Здесь – я любить боюсь…»

(О.Мандельштам)

«…Когда я был старшиной, в моем распоряжении было сто двадцать человек, я ими

вертел как угодно, а с тобой я как пластилин, такой, что можно взять и что хочешь

сделать, и сделай, пожалуйста, как ты говоришь - разбей, в клочья порви, будь умнее,

давай, сделай это…»

(Е.И.)

Дантес сказал жене, что не любит ее, что уйдет. Меня захватывала театральность

происходящего. Кто-то заламывал руки, стенал, кто-то сотрясался в оглушительном

гоготе, а кто-то сотрясался в беззвучных рыданиях, кто-то делал вид, будто ничего не

происходит. (До кульминации оставалась примерно пара недель.) Алоиза забрала ребенка

и уехала отдохнуть. Б. тоже уехал, на дачу, в Грозовой Перевал. Пока мы с Монсьером

Бортпроводником обсасывали мотивацию наших супругов, время учебы также

стремительно близилось к концу.