рейс. Я прилетаю утром, но утром в рейс ставят Дантеса. Я захожу в магазин, покупаю
фоторамку. Он приходит вечером, принося розы (вновь пошлятина, но соответствует
моменту). Я поворачиваю ключ в замке, захожу в наши апартаменты, и вижу, впервые
вижу стопку Дантесовских футболок, его воск для волос на полке в ванной комнате, его
ботинки в прихожей. Улыбаюсь футболкам, воску, ботинкам.
За сутки до этого мы с Б. в последний раз сидим на кухне, я реву в пепельницу и
умоляю его сделать хоть что-нибудь, прочитать, в конце концов, мою книгу, почему ему
неинтересно мое творчество? Муж отвечает, что в его проявлениях любовь выглядит
немного иначе, кто же, к примеру, позаботится о том, чтобы у меня был завтрак, кто купит
мне журнальчики, кто будет ухаживать за мной, когда я простужусь. Не надо, говорю я,
мне это никогда не было нужно. Ни молочных ломтиков, ни аспирина, ни модной
периодики – прочитай, пожалуйста, мою книгу! Пойдем на концерт органной музыки! Б.
спокойно смотрит на меня: «Мне это неинтересно!» Тогда уже ничего не попишешь. И я
собираюсь прочь.
Дантес оставляет Алоизе записку «я ушел», пока она на работе, и переезжает в
гостиницу. У него все происходит куда тише, без душещипательных сцен. На третий день
жена пишет ему, что ждет, когда он заедет за своими остальными вещами.
Так мы, наконец, остаемся вдвоем.
Вдвоем, полуночные, на крыше главного здания Города, пришпиленные иглой Собора
к сизым ночным облакам.
Варим кофе и глинтвейн, ходим ночью гулять к Кафедральному Собору, смотрим
фильмы Линча, ездим в аэропорт на автобусах, замачиваем наши белые рубашки, две
Монсьера и одну мою, стираем их, выжимаем, вывешиваем сушиться, гладим их. Мы
16 Нем. «Всегда вместе»
бродим по большим мертвым торговым центрам, примеряя очки Prada и Ferre, мечтаем,
что, когда будем много получать самостоятельно, купим их себе. Отныне время
принадлежит только нам. По вечерам я что-то печатаю в своем ноутбуке, потому убираю
его на стол, чтобы заварить чай, Дантес меня опережает, он приносит две кружки чая,
ложится на диван и кладет голову мне на колени, и я вынуждена убрать ноутбук с колен,
перестать печатать. Мы засыпаем тихо, вымученно после полных забот дел (надо купить
чайник, френч-пресс, приборы, посуду – в новую квартиру, бог мой, на что же все это
покупать?). Мы тихо разговариваем, тихо ступаем по мраморному полу, тихо выходим в
холл курить. Однажды мы бежим через всю старую часть Большого Города, чтобы к
шести часам вечера успеть занести шесть авторских экземпляров романа Аякса моему
издателю и душеприказчику Максу Броду, дабы отвезти их в Книжную Палату, конечно
же, мы не успеваем, слишком уж внушительное расстояние приходится преодолеть, мы
сворачиваем, идем на Центральную Платц, улыбаемся нашему родному Шпилю, потом
заходим в очередной торговый центр, берем мороженое (у нас есть деньги только на
мороженое, поэтому в кафе мы даже не заходим), меняемся, например, если я ем
карамельное до середины, а потом отдаю его Дантесу, который, в свою очередь, догрыз
половину фисташкового, и теперь оно достанется мне.
Меня то и дело душат слезы у витрин бутиков, в которых мы с Б. себе что-то когда-
либо покупали. Зато с Дантесом очень живо обсуждается литература, пусть он в ней и не
смыслит, но схватывает на лету всё про ЛЕФ, циклические и кумулятивные сюжеты, три
единства в драме классицизма. Я учу его немецкому языку, он корявенько запоминает
местоимения. Дантес варит суп и заставляет меня его есть, потому что «это полезно для
здоровья», он размешивает за меня сахар в кофе. Мы спим мирно, без сновидений.
Хихикаем на тему куртуазной Франции.
Без сомнения, излюбленная тема для обсуждений – то, через какие муки пришлось нам
пройти, сколько препятствий одолеть, чтобы, наконец, быть вместе. То часами
переговаривая все подробности, то из суеверного ужаса налагая табу на эти пересуды, мы
дрожим спаянными в перекресте пальцами под уже остывшим августовским небом,
провожая лето, вступая в осень побитой, едва склеенной парой, мы трясемся от холода
под первыми дождями, пряча любимые лица в воротники друг друга, закрывая их от
враждебных порывов ветра.
В последний день августа гравер вырежет на серебряном кольце Дантеса, моем
подарке, инициалы «A.I.E.», с одной общей буквой на двоих. То же самое было
выгравировано на моем медальоне, внутри которого я носила связанные пряди наших
волос. Мы обвешивались талисманами, оберегами, письменами, призывавшими убедить
нас же самих в долгожданном обладании объектом воздыханий.
Они все писали о нас, так скажет мне Дантес. На саму любую букву. Возьмем хотя бы
Ш. Все на «Ш» писали про нашу любовь: от Шекспира до Шуфутинского. И все
остальные тоже – тоже о нас.
В автобусе после стажерских полетов Серега, общий друг из нашего отделения,
фотографирует меня с Дантесом на мобильный телефон. Мы оба в черных пиджаках, в
белоснежных рубашках, Серега смотрит в объектив и радостно кивает головой:
«Шикарно, ребята, вы молодцы!» Вернувшись в номер, я включаю компьютер и
обрабатываю фотку в каком-то графическом редакторе, потом мы распечатываем ее и
ставим в рамку, которую я купила в первый день нашей совместной жизни. Я
пришпиливаю ровными печатными к фото два слова: immer zusammen.
Нам удается найти сдающийся в аренду дом, где-то очень далеко от Большого Города,
но зато рядом с аэропортом. Он находится в поселке «Черные Сады», у деревни
«Заборье», совсем близко к Горе. Надо же, мы будем жить у подножия Горы в каком-то
поселке, это так захватывающе. На день сдачи экзамена планируется наш окончательный
переезд.
Однако, не все идет гладко. Переехать нам удастся, в рюкзаке прольется солеными
чернилами соевый соус, и мы изгваздаем все вещи, будем отстирывать их и
пересмеиваться; у нас будет аскетичный набор кухонной утвари; мы будем жаждать
скорее въехать в дом, чтобы обрести собственную крышу над головой. Дом – это уже
последняя стадия общности. Ложкой дегтя выйдет только начало сентября, когда ни я, ни
Дантес не сдадим экзамен, и не станем бортпроводниками.
«Schmerz und Angst», оплатив нашу учебу и заключив с нами договор еще в начале
лета, предложит нам временно перейти на иную должность, пока не возобновится набор и
не созовут экзаменационную комиссию еще раз. А пока что нас определяют в цех
бортпитания. Расфасовывать еду на конвейере.
Известие хлестануло плеткой под коленями. Мы падали все ниже и ниже, хватаясь за
клочки облаков, за которые нам оказалось не под силу подняться профессионалами. Мы
падали ниже, теперь уже натурально в тартарары, в подземелье пищевых мануфактур,
раскинув руки, и по старой привычке делая вид, что это крылья. Фасовать обеды для
пассажиров, считать, укладывать, завод, печь, мгновенная заморозка – вот в чем я решила
найти себе отныне применение. Пока мы будем там вместе, мечтать о втором наборе и
пересдаче экзамена, чтобы, наконец, физически подняться выше всех крыш, шпилей и
чужих мнений, под божий свод небесный, рука в руке, вдвоем.
Я осталась работать в цехе бортпитания. В поселке «Черные Сады». Я осталась без
средств к существованию и даже без автомобиля, на котором можно было бы добраться до
цеха в ночную смену.
- Кристабель, это не для тебя, - тогда же заявил мне И., скачивая mp3 «Yellow river»
Джеффа Кристи, - Мне-то ладно, все равно, где деньги зарабатывать, а тебе, у тебя
университетское образование, на что ты вообще подписалась, ты не выдержишь, пощади
себя.
- Ты недоволен, очевидно? – с сарказмом спросила я его.