Ты чего? Я тебя спрашиваю: ты чего это захрюкал? Что ты, по­росенок, что ли? Тогда уж лучше ори! С ума сойти! Ну и ну! Ребе­нок в поросенка превратился! И пятачок, и копытца, и хвостик даже! Эй, эй, стой! Куда? (Слышно, как поросенок, визжа, бьет­ся в его руках. Потом – еще один, последний взвизг и удаляю­щийся мелкий топот копытец.) Сто-ой!.. Нет, хватит с меня! Ноги моей здесь больше не будет! Где моя коробочка?

И, как было ему обещано, Гена в один миг телепортирует-ся – так выражаются в научно-фантастических книгах. У нас тут никакой фантастики нет, все чудеса самые что ни на есть обыкновенные, и мы можем выразиться проще: раз – и там! То есть опять рядом с профессором.

Ну, Архип Архипыч, это не Страна Чудес, а сумасшедший дом какой-то! Знаете, что со мной было? Иду я – и вдруг...

Профессор. Да успокойся, Гена! Я ведь все слышал.

Гена. Как? Откуда?

Профессор. Вот тебе раз! По радио, конечно.

Гена. А-а, ну да! Я уже из-за этой Герцогини с ее поро­сенком совсем соображать перестал. Это ж надо такую бессмы­слицу придумать!

Профессор. Ах, значит, и ты видишь одну бессмыслицу?

Гена. «И ты...». Смеетесь, да? Хотел бы я повидать чудака, который бы здесь хоть какой-нибудь смысл нашел!

Профессор. Тогда можешь смело разглядывать меня: я как раз из таких чудаков! Да, да! А есть чудаки и гораздо боль­шие. Те, которые решительно в каждой из этих бессмыслиц го­товы видеть смысл. Например, один английский исследователь творчества Льюиса Кэрролла считал, что сцена на кухне у Герцо­гини весьма сатирически изображает дом и семью викторианской Англии, то есть Англии прошлого века, времен правления короле­вы Виктории. Он даже уверял, что в этой сцене чуть ли не все вполне правдоподобно. Что должно быть на кухне? – спрашивал он. И отвечал: кухарка, очаг и котел с супом. Точь-в-точь как у Кэрролла. Может быть, странно, что Герцогиня сама баюкает своего ребенка? Но мы, говорит, живем в демократический век. Или то, что кухарка то и дело швыряется посудой? Что ж, в наши дни, объясняет ученый, есть немало дам, которые готовы вытерпеть еще и не то, чтобы только найти кухарку.

Гена. А то, что Герцогиня так ребенка трясет? Он от крика аж посинел!

Профессор. Ученый и на это отвечает: правила воспита­ния детей в Англии были весьма и весьма суровы. Их и впрямь драли как сидорову козу.

Гена(не сдается). А то, что младенец в поросенка пре­вратился, в этом, по-вашему, тоже есть смысл?

Профессор. Ах, Геночка! Разве тебе самому неизвестны случаи, когда из детей выходят порядочные поросята?

Гена(он сражен обилием аргументов). Правда... А я и не подумал... Значит, вся «Алиса в Стране Чудес» – это просто сатира, да?

Профессор. Ну, зачем так категорически? Просто не все в ней так уж бессмысленно, как тебе показалось. И больше того! Считается, что в самом пристрастии Кэрролла к странно­сти, алогичности, абсурду, к тому, во что трудно и даже невоз­можно поверить, – в этом таится как бы прообраз научного мышления, которое еще не было свойственно его эпохе. И даже как бы предсказываются некоторые серьезные научные открытия.

Гена. Да? Это какие же?

Профессор. А что ты все меня допрашиваешь? Я же тебе сказал: используй преимущества своего возраста. Отправ­ляйся опять в Страну Чудес и все разузнай сам. Помнится, там есть один персонаж, который очень гордится своей ученостью, – глядишь, он тебе и поможет...

Хорошему совету отчего не последовать? И в результате мы слышим чьи-то душераздирающие стенания и вздохи. Слава богу, что это пьеса для радио, иначе пришлось бы описывать внешность незнакомца, а это совершенно невоз­можно: он ни на кого и ни на что не похож. Ни зверь, ни птица, ни рыба, ни мясо. Не случайно все иллюстраторы Льюиса Кэрролла рисуют его по-разному.

Гена. Извините, вы, кажется, плачете? У вас горе?

Незнакомец(он любит выражаться высокопарно и да­же время от времени начинает говорить белым стихом. Как сейчас). Да. Горе. И ужасное, увы.

Гена. А я вам не могу помочь?

Незнакомец. Увы, уже никто мне не поможет. А плачу я о том, что далеко уплыли годы моего ученья.

Гена. Ученья? А, наверное, вы-то мне и нужны! Как вас зовут?

Незнакомец. Ты спрашиваешь, как меня зовут? Это смотря по тому, кто зовет. Тот человек, что написал обо мне книгу, звал меня по-английски: Мок-Тартль. Иль иначе сказать: Лже-Черепаха!

Гена. Странно!

Незнакомец. Что ж странного сумел ты здесь узреть? На родине моего создателя из телятины делают суп, похожий на тот, что варят из черепахи. Вот он и называется: Мок-Тартль.

Гена. Значит, и мне вас так звать?

Незнакомец. Зачем же? Я люблю разнообразье. Вот ты откуда? Из земли какой?

Гена. Я? Из Москвы... Из России...

Незнакомец. О, там мне дали множество имен! Как только там меня не называли! Всего мне и не вспомнить нипо­чем. И Фальшивая Черепаха, и Черепаха Квази, и Черепаха Телячьи Ножки. Но более всего мне по душе, как обозвал меня один придумщик, его зовут Борисом Заходером... В общем, он дал мне имя: Рыбный Деликатес.

Гена. Так как же мне-то вас называть?

Незнакомец. Я думаю: зови Деликатесом. С твоей сто­роны это будет весьма деликатно.

Гена. Ладно. Так и буду. Но я вот что хотел у вас спросить. Вы, кажется, человек ученый... То есть, конечно, не человек, а... В общем, вы учились и...

Но тут Деликатес вновь начинает издавать стоны.

Что с вами? Опять плачете?

Деликатес. О боже! Я опять припомнил школу, где плавал на уроках столько лет!

Гена. Ну и что? Я тоже в школу хожу и тоже иногда на уроках плаваю, но я же вот не плачу!

Деликатес(насторожившись). Ты тоже ходишь в шко­лу? Интересно, на каком же уровне твоя школа?

Гена. Хорошая школа! То есть обыкновенная. Средняя, в общем.

Деликатес. Но на каком уровне она стоит? От поверх­ности моря?

Гена. Точно не знаю, но, уж конечно, выше моря. Над водой.

Деликатес. Выше? Над водой? Ты серьезно?

Гена. Конечно, серьезно!

Деликатес (с облегчением). Ну, тогда это несерьезно! Какое же тогда может быть сравнение с нашей, морской шко­лой? Это верхоглядство, а не образование, вот что это такое!

По правде говоря, у Гены нет особого желания горячо от­стаивать родную школу, но на всякий случай он решил оби­деться.

Гена. Интересно знать, почему это вы так решили?

Деликатес. Да потому, что в школе, которая над водой, только поверхностные знания и можно получить. У нас маль­ков – и тех глубже учат. А уж кто хочет по-настоящему углу­Питься в науку, тот должен добраться до самого дна. (Самодо­вольно.) Вот я сумел углуПиться и теперь имею Законченное Низшее Образование!

Гена. И что же вы в этой вашей школе учили?

Деликатес. О, кучу всяких наук! Ну, первым делом, конечно, учились Чихать и Пихать...

Гена. Вам что-то в рот попало? Вы хотели сказать: читать и писать?

Деликатес(строго). Если бы я хотел сказать: читать и писать, я бы так и сказал, будь уверен... Потом учили ариф­метику, всю насквозь: Почитание, Уважение, Давление и Иска­жение. Кроме того, раз в неделю приходила старая Мурена. Она нас учила разной муре: ну, там, Лживописи, Натюр-Мордам, Верчению Тушею...

Гена. Как-как?

Деликатес. Я бы показал, как, да что толку? Ведь по радио мою тушу все равно никто не увидит... Но главным прОпадавателем у нас был...