— Жалко Кернера. Хороший был офицер, — говорю я. — Мало он послужил. Кого теперь назначить? ...Может быть, Альфонса Яновича Кольницкого? Правда, он береговик-артиллерист, но уже присмотрелся к пехотинским делам.

— Пожалуй, это самое лучшее. Давай представляй Кольницкого, а на его место можно назначить майора Черенкова, бывшего начальника артиллерии второго морского полка.

За счет офицеров 2-го морского полка решаем укомплектовать и другие вакантные должности в бригаде. Вместо погибшего Левиева на должность начальника химической службы назначить капитана Богданова. Заместителем начальника строевой части поставить капитана Шелеста.

— Ну а дальше как воевали?

— Что же дальше... то же самое. Ночью немцы подтянули свежие силы. Утром после артиллерийской подготовки полезли на наши позиции. Особенно упорно наседали на высоту 154,7 и гору Гасфорта. Бондаренко снова забеспокоился, начал требовать авиацию. К нему на помощь послали батальон соседнего 1330-го полка. Двум другим батальонам удалось задержать противника на горе Гасфорта. А между горой Гасфорта и Телеграфной поставили пятый батальон Подчашинского, выдвинув его из второго эшелона. Фашисты пытались обойти гору Телеграфную и ударить на участке третьего батальона морского полка. Но к этому времени подоспел отдельный батальон капитана Карагодского из флотского экипажа. Он остановил противника и на этом участке. В общем, вот уже пятый день фашисты ведут штурм, не жалеют ни снарядов, ни солдат, но успехи у них пока аховые.

После встречи с комиссаром я долго не могу уснуть. Перебираю принесенную санитаром пачку газет. В «Красном черноморце» за 16 декабря бросается в глаза портрет старшего инструктора политотдела бригады, политрука Василия Степановича Родина. Под снимком короткая заметка, озаглавленная «Славный боевой защитник Севастополя». Политрук Родин вполне заслужил такое внимание. Не было такого дня, чтобы он не побывал [132] на передовой. Придет с карабином на ремне в окоп, расскажет краснофлотцам все новости, что слышал по радио, о подвигах бойцов в других подразделениях, коммунистам и комсомольцам напомнит об их долге быть примером для других, а если случится в этот момент, что противник начнет атаку, Родин вместе со всеми идет в бой. Он прекрасно стреляет и уничтожил уже не одного фашиста.

В газете за 20 декабря, просматривая сводку Совинформбюро, читаю фразу: «В боях 17 и 18 декабря особо отличились своей стойкостью и умением поражать врага части товарищей Белюша, Матусевича, Гусарова и Жидилова».

Не забыли про нас! Значит, следят за нашими действиями, оценивают их. Под утро меня будит няня. Тормошит за плечо:

— Вставайте, вставайте, бомбят!..

Где-то близко рвутся бомбы. Со звоном разлетаются стекла окон. Раненые уходят в нижние и подвальные этажи, волоча за собой одеяла. Фашистские летчики снова и снова делают заходы на наш госпиталь и сбрасывают десятки авиабомб среднего калибра. К счастью, бомбы падают в парк, на противоположный берег балки, раненые не пострадали, но взрывной волной выбило почти все стекла в госпитальных зданиях, а осколками бомб повредило крышу. Начальник госпиталя возмущается. Ведь издали виден над зданием флаг с красным крестом. Но какое значение это имеет для фашистов?

С фронта доносится сильная артиллерийская канонада. Грохочут орудия кораблей, находящихся в бухтах Севастополя. То и дело над городом появляются вражеские самолеты. По ним беспрерывно бьют зенитные батареи.

С фронта поступают раненые. Из госпиталя, в свою очередь, раненых отвозят в порт и на кораблях эвакуируют на Большую землю.

Вечером ко мне приходят Ищенко и Будяков. Рассказывают, что сегодняшний день был, пожалуй, самым тяжелым. Больше всего досталось нашему четвертому батальону, оборонявшему высоту 154,7. Фашисты затеяли психическую атаку на нашем левом фланге. Поднявшись во весь рост, пьяные, они напролом лезли на позиции четвертого батальона и на соседа левее нас — 31-й стрелковый [133] полк. Враг нес огромные потери, но рвался вперед. Под его напором 31-й полк отошел, оставив открытым наш левый фланг. Противник потеснил и четвертый батальон, заняв восточный отрог высоты 154,7, а к ночи обошел Телеграфную гору и стал угрожать нашему КП. Опять пришлось вводить в бой разведывательный и комендантский взводы под командованием майора Красникова. Немцы вели сильный автоматный огонь, забрасывали наши окопы гранатами. Но подоспел батальон Подчашинского, и общими усилиями противник был рассеян и отогнан за Телеграфную гору.

Гитлеровцы пытались еще несколько раз атаковать позиции нашей бригады, но каждый раз несли большие потери и откатывались назад.

К нам возвратился второй батальон капитана Гегешидзе, сражавшийся до этого на участке бригады Горпищенко. Бойцы батальона перенесли тяжелые испытания. С начала декабря они держали оборону в районе Сахарной головки. В ночь на 17 декабря батальону была поставлена задача восстановить положение на участке батальона Петровского из бригады Горпищенко, который отступил под натиском неприятеля.

Гегешидзе выполнил задачу, отбросил противника за хутор Кара-Коба. При этом было уничтожено свыше 500 немецких солдат и офицеров, захвачены трофеи. Полковник Горпищенко объявил благодарность всему личному составу батальона. Гегешидзе стойко отражал атаки гитлеровцев в этом районе, а 24 декабря привел своих моряков на наш участок, и прямо с марша они вступили в бой.

Натиск гитлеровцев слабеет. Вскоре они вовсе прекращают атаки. На всем Севастопольском фронте наступает относительное затишье. Объясняется это не только огромными потерями, которые понесли гитлеровцы во время своего бесплодного наступления. Важнейшую роль сыграла высадка советских войск в Крыму, знаменитая Керченско-Феодосийская операция, нагнавшая ужас на гитлеровцев и заставившая их отвлечь значительные силы от Севастополя на образовавшийся новый фронт.

Так бесславно закончился для врага второй штурм черноморской твердыни. Дорого он обошелся немцам.

Только на участке нашей бригады, как мы подсчитали, враг потерял половину 170-й немецкой дивизии и [134] значительную часть горно-стрелковой бригады румын, всего около 6000 солдат и свыше 100 офицеров. Мы захватили 40 станковых и ручных пулеметов, 13 минометов, 500 винтовок, большое количество гранат, снарядов, мин и патронов.

Конечно, и мы понесли чувствительные потери в личном составе, но они оказались, по крайней мере, раз в десять меньше немецких.

Время передышки бригада стремится использовать для укрепления и улучшения своих позиций.

31 декабря я упросил начальника госпиталя выписать меня досрочно. С рукой на перевязи возвращаюсь на фронт.

Командный пункт бригады теперь перенесен с переднего края обороны в более укрытое и удаленное место — на Федюхины высоты, в глубокую лощину. Недалеко от КП, на возвышенности, оборудован ближайший наблюдательный пункт, с которого просматривается весь фронт бригады и ее вторые эшелоны. Неподалеку, в другой балке, оборудованы позиции минометов, тут же наши разведчики отрыли себе землянки для дневного отдыха. У западной подошвы Федюхиных высот находятся наши артиллерийские позиции.

В новой штабной землянке чисто и тепло. Начальник штаба полковник Кольницкий установил строгий внутренний распорядок, создал необходимую рабочую обстановку. Землянка освещается электрической лампочкой от аккумулятора. Прибываю я вовремя: здесь собрались командиры и политработники. Комиссар Ехлаков проводит совещание на необычную в этой боевой обстановке тему: «Как встретить Новый год?»

— Русский человек, где бы он ни был, не может не отметить Новый год, — говорит Ехлаков. — Но фронтовые условия не позволяют нам встречать первый военный Новый год за столом, тем более с нашими прежними веселыми тостами. — Комиссар поднял правую руку, как будто держал в ней бокал. — А встретить надо. Я попросил у командования сектора разрешения устроить небольшой «концерт», чтобы по-черноморски «поздравить» противника с Новым годом. Такое разрешение мы имеем. А вот как раз и командир к нам вернулся, — Ехлаков направился ко мне навстречу. — Правда, он пока с одной рукой, но... [135]