— Но при вашей помощи можно и без руки обойтись, — весело подхватываю я. — С удовольствием включаюсь в разработку программы задуманного вами концерта. Выступим полным ансамблем.

В новогоднюю ночь на всем участке фронта бригады мы атакуем немецкие позиции и отбрасываем противника в отдельных местах до четырехсот метров.

— Хорошо начали новый год! — потирает руки комиссар. [136]

У нас на фронте без перемен

Связной Саша

Зима нынче свирепствует не считаясь с географией Крыма. Снега нанесло столько, что проехать по Лабораторному шоссе в город почти невозможно. Некоторые наши бойцы-южане плохо переносят холод. В бригаде уже есть несколько случаев обморожения.

Немцам, видимо, и вовсе худо. Забились в свои норы, их позиции словно вымерли. Положим, тишины все равно нет. Ни с того ни с сего затрещит вдруг пулемет. Рядом другой подтянет.

— Замерз немец, погреться захотел, — посмеиваются наши бойцы, прислушиваясь к этой перекличке.

Жизнь пошла несколько размереннее. Мы восстановили учебу, наладили трехразовое питание горячей пищей, ввели еженедельное мытье в бане. Политотдел организовал в подразделениях художественную самодеятельность. Пополнился до полных штатов наш бригадный духовой оркестр. Руководит им мичман Щепин, которого матросы в шутку зовут «Бетховен». Общее с великим композитором у Щепина только одно — он немного глуховат.

До января у меня не было вестового, или, как тогда называли, связного. Да я в нем и не нуждался. Но в январе для меня и комиссара отрыли отдельную землянку вблизи командного пункта, и Ехлаков подобрал мне в качестве связного молодого краснофлотца Александра Федорова. [137]

Саша, как мы теперь его зовем, родился в Орле, в семье рабочего-железнодорожника. Он производит впечатление наивного юноши. Светло-русые вьющиеся волосы, небольшой вздернутый нос, пухлые румяные щеки, приподнятая верхняя губа, из-под которой проглядывают широкие белые зубы, — все это придает ему мальчишеский вид. Психология его тоже близка к детской. Очень доверчивый, он все принимает за чистую монету, не разбираясь, когда говорят в шутку, а когда всерьез. Но у Саши оказались ценнейшие качества — исключительная исполнительность, бесстрашие и физическая выносливость.

Войдя ко мне в землянку, Федоров представился так четко, словно держал экзамен по строевому уставу.

На его голове красовалась черная барашковая кубанка с красным верхом, из-под кубанки выбивались завитки волос, под защитной плащ-палаткой виднелся черный бушлат и брюки-клеш. На груди автомат, сбоку — кавалерийская шашка. Он как бы олицетворял сразу три рода войск: пехоту, кавалерию и флот.

— Здравствуйте, Федоров, — вставая из-за стола, приветствовал я своего нового помощника.

— Здравия желаю, товарищ командир бригады! — бойко ответил он.

— А как звать тебя, товарищ Федоров? — спросил я, невольно перейдя на «ты», таким он показался мне юным.

— Александром... нет, Сашкой, — поправился он, — меня все зовут Сашкой.

— Ну вот, Саша, будешь моим связным.

Знакомлю юношу с его основными обязанностями и главной из них — ходить со мной на передовую линию. Последнее, очевидно, Саше нравится больше всего: заулыбался, но сразу принял серьезный вид, вытянулся построевому, положил правую руку на автомат, а ладонью левой руки ударил о ножны шашки:

— Есть, товарищ командир бригады!

Утром 10 января Федоров впервые сопровождал меня на передовой наблюдательный пункт, на гору Гасфорта. Погода стояла ясная, солнечная, слегка морозило. Саша быстро собрал все необходимое: бинокль, каски, полевую сумку, автомат и свою неизменную шашку.

Мы идем вдоль балки по направлению к реке Черной. Первая половина нашего пути скрыта от наблюдения [138] противника, и мы спокойно шагаем и разговариваем. Я поинтересовался, какое у Саши образование.

— Шесть классов окончил.

— А почему дальше не учился?

— Голубей завел, товарищ командир. — В ответе Федорова не чувствуется никакого сожаления.

— Родители-то что же, не следили за твоей учебой?

— Им некогда было, они работали. Мать меня очень любила и, когда узнала, что я бросил учиться, сказала: «Ничего, Сашка, раз у тебя нет способности к учебе, так погуляй годик да иди работать». Через год пошел работать учеником слесаря. Хорошо работал, меня все хвалили, в комсомол приняли. Думал поступить в техникум, да вот война помешала.

— Ничего, не горюй, Саша, прогоним фрицев, будешь учиться.

— Обязательно буду, товарищ командир...

Мы выходим из балки и поворачиваем вправо, к реке. В Чоргуне слышится ружейно-пулеметная перестрелка, а за долиной Кара-Коба — редкие орудийные выстрелы. Путь наш становится опасным: теперь он на виду у наблюдателей противника, засевших на недалекой высотке. Над головой просвистели пули. Федоров встрепенулся, забежал вперед и пошел в двух шагах впереди меня и левее.

— Ты чего это поперед батьки в пекло лезешь? — делаю я ему замечание.

— Стреляют же по нас, товарищ командир!

— Ну и пусть стреляют. Всю войну будут стрелять. На войне и убить могут.

— Я не за себя, товарищ командир, а за вас беспокоюсь, — с тревогой в голосе отвечает Саша. — Мне комиссар наказывал: «Береги командира и не давай ему открыто ходить на передовой. Это, говорит, главная твоя задача».

— Ах, вот оно что, — как будто только сейчас понимаю я что к чему, — ну, тогда спасибо, Саша, за заботу.

У подошвы горы Гасфорта минометчики на расположенной тут в укрытии минометной батарее предупреждают нас, что открытая местность перед горой тоже обстреливается немецкими снайперами. Федоров пристал ко мне: [139]

— Товарищ командир, наденьте каску, пожалуйста, наденьте!

Ослушаться его невозможно. Приходится надеть этот тяжелый, неудобный головной убор.

Благополучно миновав опасное место, добираемся до наблюдательного пункта.

Артиллерийский офицер, лейтенант Пелых, дежурящий на наблюдательном пункте, докладывает:

— Передний край противника без изменений, он проходит по восточному склону горы Гасфорта, по западной окраине деревни Нижний Чоргун, за высотой Телеграфной, у ее восточной подошвы, и по гребню высоты 154,7. С утра, — продолжает дежурный, — к пятому от правого края дому, — Пелых указывает направление на дом по сетке буссоли, — подходят люди поодиночке и скрываются во дворе этого дома. Значительная часть из них — женщины.

— Давайте понаблюдаем за этим домом, — предлагаю я. — Саша, дай бинокль да скажи-ка, как ты думаешь, почему там ходят женщины?

— Свадьба, — не задумываясь отвечает Федоров. — В деревнях, когда кто женится, все ходят молодых смотреть.

Ответ Саши рассмешил всех присутствующих на НП.

— Что-то непохоже, чтобы немцы свадьбу справляли, — возражаю я, — скорей всего поминки по убиенным после неудачного штурма.

— Смотрите, смотрите, товарищ комбриг, — предупреждает Пелых.

— Вижу. вижу... И вы все наблюдайте внимательно. Кто-то в юбке действительно подходит к домику с красной крышей. И на голове платок. А посмотрите-ка, как взмахивает руками эта женщина.

— Словно солдат марширует, — замечает один из наблюдателей.

— Как пруссак, — поправляю я. — Вот тебе, Саша, и свадьба с маскарадом. Видите, перед домиком открытая местность, и немцы решили преодолевать этот участок под видом женщин, жительниц деревни, в расчете на то, что мы не посмеем обстреливать своих соотечественников. Лейтенант, передайте на минометную батарею: открыть огонь по этому дому. Сейчас мы сыграем музыку на этой свадьбе. [140]

Огонь 120-миллиметровых минометов последовал через минуту. Из домика выбежало с десяток переодетых фашистов. На бегу они теряли женские юбки, спотыкались и, настигнутые осколками мин, далеко не ушли.

Довольные, возвращаемся с наблюдательного пункта. День клонится к вечеру, в сумерках можно идти свободнее, не озираясь, без каски. Федоров уже так не беспокоится, как утром, и идет, напевая какую-то песенку. По пути заходим на минометную батарею, которая обстреляла дом с ряжеными фашистами. Я рассказываю минометчикам о подробностях «маскарада» и за меткую стрельбу объявляю благодарность всему личному составу батареи.