Костя сверкнул черными цыганскими глазами на шефа, но тот продолжал:

– Неужели же только такими жертвами можно убедить человечество, что нет нужды людям достигать небесных тел? Если бы на нас, радиоастрономов, тратили те средства, которые пожирают космические ракеты, мы сообщили бы миру о Вселенной куда больше, чем это могут сделать космонавты.

– Простите, – глухо отозвался Арсений. – В радиоастрономию верю. Но отец сообщил о Фаэтоне. Разумные существа, должно быть, погубили его ядерной войной.

– Погибшая братская цивилизация! – вздохнул Шилов. – Старая песня. Однако пора получать подобные сведения без риска оказаться в Вечном рейсе.

– Согласен. Лучше увеличить чуткость радиотелескопов в миллиарды раз. Есть идея.

– Вот как! – насторожился Шилов и, усмехнувшись, добавил: – Рад, что горе не мешает вам. Поговорим на семинаре.

Шилов был известным ученым, выдвинувшим немало гипотез. Однако чужих гипотез не терпел. Методично занимаясь приемом возможных радиосигналов других миров, он вместе с тем не допускал мысли, что высокоразвитые цивилизации могут, как это предполагал кое-кто, посылать сигналы не направленными лучами, а во все стороны, изотропно. Для этого требовалась сказочно большая энергия. Приходилось допускать, что цивилизации могут быть трех типов: достигшие земного уровня, овладевшие энергией своей звезды и, наконец, использующие энергию всех звезд галактики. Шилова коробили подобные нелепости.

Он не уставал говорить, что цивилизации «разумян» разделены непреодолимыми расстояниями, поскольку кораблям достигнуть скоростей, близких к скорости света, невозможно. Когда обсуждался вопрос о том, сколько энергии может тратить звездная цивилизация на свои нужды и на общение с братьями по разуму, он отрезал: «Не больше, чем есть в звезде!» – и вспоминал слова древнего поэта Грузии Шота Руставели: «Из кувшина можно выпить только то, что было в нем».

Шилова заинтересовала идея Ратова.

– Мысль пока сырая, – скромно начал Арсений, рисуя на матовом стекле кафедры схему. Увеличенный рисунок сразу же появлялся на экране сзади него. – Самый большой земной телескоп – в кратере вулкана Аресибо на Коста-Рике. Диаметр – триста метров. Расходящимся пучком принимаемых лучей он захватывает часть неба. А если замахнуться на большее? Игнатий Семенович против космонавтов. А если им поработать на нас?

Шилов будто с усилием кивнул седой головой.

Арсений Ратов кратко рассказал о своей идее создания в околоземном космическом пространстве глобальной радиоантенны в виде обращенной к звездам чаши, сплетенной из металлических нитей. Невесомая, распростершись над целым полушарием, радиоантенна будет делать вместе с Землей один оборот за сутки, поскольку расположат ее таким образом, что она всегда будет находиться над одним и тем же местом земного шара. Вращаясь вместе с ним, она станет «осматривать» все небо.

В фокусе параболического зеркала антенны поместят кабину, куда сойдутся отраженные радиосигналы Вселенной.

– Астролюбия, – важно заметил Костя Званцев, тряхнув иссиня-черными волосами, вьющимися из кольца в кольцо. Он любил выражаться, как говорили про него, «клинописным языком» и часто ввертывал подобные, придуманные им словечки.

Арсения засыпали вопросами. И он объяснял, опять рисуя на матовом стекле кафедры одну за другой схемы, которые в увеличенном виде возникали на экране. Металлические нити антенны будут натянуты ракетами – они полетят по спиралям, обегая контур чаши, за ними останется тончайший след в виде струйки расплавленного серебра. Эти металлические нити, невесомо застыв над целым полушарием планеты, составят все вместе исполинское зеркало антенны. Благодаря своим размерам она окажется в десятки миллиардов раз чувствительнее стометрового радиотелескопа…

Шилов удовлетворенно кивал головой, опровергая легенду о своих шейных позвонках, – все-таки эта грандиозная идея исходила из руководимой им радиообсерватории, и он был доволен.

– Если разумяне шлют сигналы, то наверняка взрывоподобными всплесками, импульсами, – продолжал Арсений Ратов. – Сжимают информацию в миллион, скажем, раз. Накапливают энергию на всплеск долгое время. И не нужно тогда мощности целых галактик. Глобальная антенна примет сигналы даже обычных для Земли передатчиков.

Замысел Арсения Ратова был грандиозен. Шилов всем своим авторитетом поддержал его.

Когда Арсений шел после семинара к себе в лабораторию, его догнал кибернетик Ваня Болев, грешивший стихами. Худенький, чуть женственный, с вьющимися и отпущенными сзади волосами (Костя дразнил его принцем), он остановил Арсения:

– Глобальная антенна! Это не только грандиозно, это поэтично! Услышать мир, – и он перешел на стихи, –

– Мясистый и колючий дракон ползет, клубясь, – с улыбкой закончил Арсений по стихотворению Блока.

– Как это ты додумался?

– Ты бы так писал, как Блок о Цирцее.

– Нет, я об радиоантенне над земным шаром.

– Думал не о чешуйчатом стебле и не о злом цветке.

– Так о чем же?

– Скажу когда-нибудь, – вспоминая о своем отце, пообещал Арсений.

Так появилась идея глобальной радиоантенны близ земного шара, определившая судьбы Арсения Ратова и многих других…

Профессор Шилов снова привез на космодром свою молоденькую знакомую Вилену Ланскую, стремясь поразить ее размахом личной деятельности.

Стало традицией, что руководитель радиообсерватории встречает «своих учеников», как говорил он Вилене, возвращавшихся с дежурства на глобальной антенне.

Вилена по какой-то причине, которую Шилов вначале понимал превратно, охотно приезжала с ним на космодром… всякий раз, когда на Землю возвращалась смена Ратова, с которым она познакомилась однажды при Шилове же в гимнастическом зале. Она аккомпанировала тогда на рояле своей сестренке Авеноль во время художественной гимнастики, а Ратов поднимал в соседнем зале тяжести. Он взял на грудь тяжеленную штангу, которую собирался поднять «в толчке», но, услышав музыку, «выжал» ее старинным приемом, «показав рекордный вес». Считая, что музыка помогла ему, он побежал в соседний зал познакомиться с пианистом, уговорить его помогать развитию тяжелой атлетики. Музыкантом оказалась Вилена.

Была она статной, ходила всегда, как балерина, «по струнке», расправив плечи, чтобы лопатки чувствовали одна другую, вскинув острый подбородок. У нее был выпуклый лоб и изучающе-пристальный взгляд спокойных зеленоватых глаз, лишивший в первый миг Арсения Ратова дара слова.

Профессор Шилов был знаком с Ланскими семьями. За их старшей дочерью он ухаживал долго, расчетливо заинтересовывая Вилену своей, деятельностью, а через это и собой. На правах старого знакомого профессор зашел тогда в зал за сестрами, чтобы проводить их домой. Он был недоволен, что вместе с ним провожать девушек увязался и этот тяжеловес Ратов. Арсений отстал с Виленой, и они шли, взявшись за руки! Профессора покоробило столь «скоростное сближение», и ему хотелось сделать своему ученику замечание, но он сдержался.

Шилов часто видел Вилену еще девочкой. Став девушкой, она все больше нравилась ему, и, когда полтора года назад скончалась его жена, он решил, что мог бы жениться на подросшей Вилене.

Ему нравилось в ней все: и яркая внешность, которая выгодно оттеняла бы и его самого в любом обществе, и то, что Вилена, получив обычное широкое образование, не мучилась, как большинство сверстниц, выбором специализации, а посвятила себя роялю. Шилов знал, какого упорства и неустанных многочасовых упражнений требовал этот старинный инструмент, но ценил его за сказочное воздействие на слушателей, особенно когда мастерски играют гениальные произведения старинных композиторов.