Кто-то спросил, робко, неуверенно:

– Как же Таня? Ее геодезический знак? Ее остров?

Рассказчик сощурился:

– Хорошая мысль назвать остров ее именем, только… С тех пор никто ни разу не видел Ныряющего острова. На карте он нанесен Борисом Ефимовичем как опасная мель…

– А Таня?

– Татьяна Михайловна вышла за меня замуж. Но если вы спросите у нее о том, что я рассказал, она ничего не вспомнит: ни острова, ни знака, ни игранной партии, более того, она даже не знает сейчас ходов шахматных фигур. И она, конечно, станет вас уверять, что все это я выдумал.

– Значит… значит, она жива!

– Ясно. Мою Таню, мою изумительную, милую Таню, «Георгий Седов» вскоре подобрал. Она была без сознания, к бревнам геодезического знака, смытого с нырнувшего острова, она оказалась привязанной. Много дней была Таня между жизнью и смертью. А когда пришла в себя, то забыла все-все… Все, что случилось, даже шахматы…

– Как? И пощечины не помнит?

Рассказчик улыбнулся, словно ему напомнили о чем-то необычайно приятном:

– Представьте себе такую аномалию – только это и помнит!

Медицина – специальный доктор к нам приезжал, изучающий потерю памяти, – плохо медицина разбирается в женской логике.

– Неплохая женская логика – заматовать превращенным конем при живом вражеском ферзе.

– Потемки! – развел руками рассказчик и лукаво улыбнулся.

Через несколько дней наш «богатырь с прищуром» сходил на берег. В капитанский бинокль я видел, как катер «Петушок» подошел к причалу, как вышли из него пассажиры. Навстречу тому кто на голову выше всех, с берега бросилась тоненькая женщина.

Он обнял ее; «сжал своими ручищами», и ее фигурки совсем не стало видно.

Вот какая удивительная Таня! А что, если она вспомнит о своем приключении на острове Ныряющем, снова научится играть в шахматы? Удивит шахматный мир?

Кто знает! Нас она удивила… И не только шахматами…

Я стоял на капитанском мостике, с которого один только раз и то издали увидел Таню…

Арктическое плавание продолжалось. Теперь слева на горизонте виднелись не то тучи, не то горы… Это была уже совсем другая земля.

– Лево на борт! – скомандовал стоявший со мной рядом капитан.

На этот раз «кают-компания» была прямо на палубе речного теплохода, нарядного, белоснежного.

Был жаркий вечер. Нестерпимая духота в каютах выгнала всех на палубу. Пассажиры собирались группами, сдвигая, шезлонги и стулья. Уходившие пейзажи подсказывали интересные истории. И, как водится, кое-кто играл в шахматы.

Мы подсели к играющим. Моего знаменитого спутника узнали сразу. Партнерам показалось кощунством продолжать при нем партию, и они вскоре смешали фигуры.

Седой полковник очень интересно рассказывал о боевом эпизоде. Яркая белая береза на высоком берегу напомнила ему вот такую же, стройную русскую березу, которая одиннадцать раз переходила из рук в руки, превратившись в обугленный пень. Но гитлеровцам он не достался.

– Гитлеру – капут. Да и вообще Марсу, богу войны, – капут! – сказал молодой человек с модными висящими усами. – К Марсу автоматические станции летят!

– Ну что ж, сказал полковник. Поскольку кают-компания у нас образовалась на палубе и я свою очередь отбыл, то…

– То очередь за марсианином! – вставил молодой усач.

– Как за марсианином? – удивилась синеглазая девушка.

Мы с моим спутником переглянулись.

– А кто из присутствующих антинаучно доказывал, будто над тунгусской тайгой взорвался марсианский корабль? – с хитрецой сказал усач, глядя в мою сторону.

– О том, какой был взрыв над тунгусской тайгой в 1908 году, теперь спорят ученые между собой, без фантастов. Фантасту остается перейти на… марсиан непосредственно.

– Все последние данные автоматических станций говорят, что никаких марсиан не может быть. Нет там ни атмосферы подходящей, ни воды!

– Зато есть русла бывших рек и овраги, образовавшиеся при паводках.

– Куда же вода делась?

– Загадка, которую еще предстоит решить. Может быть, некая катастрофа изменила орбиту Марса, условия жизни на нем. И все живое должно было или погибнуть, или приспособиться к новым условиям.

– В том числе и разумные?

– Вот они-то скорее всего могли уйти в глубинные убежища с искусственно созданными условиями жизни.

– Ну и ну! – сказал полковник. – Опять марсиане?

– Расскажите, расскажите, – попросила девушка.

– Речь пойдет об обыденной встрече нет пятнадцать назад в скучной комнате с потеками на потолке и чернильными пятнами на столах в Центральном аэроклубе СССР имени Чкалова в Тушино, под Москвой. Мы мимо проплываем.

– Уж не марсианин ли до Тушино добрался?

– В тот день я дежурил в аэроклубе как член бюро созданной тогда на общественных началах секции астронавтики. Нас тогда еще называли «лунатиками». Но мы стойко сносили насмешки, не подозревая, что очень скоро на нашей улице будет праздник: запущен первый в мире искусственный спутник Земли, а потом Юрий Гагарин, с его незабываемой улыбкой, шагнет в космос.

Я уже собирался уходить, когда заметил в окне «его». Я задержался, словно знал, что он идет ко мне. Что-то странное показалось мне в его походке или в нем… Это ощущение еще более усилилось, когда я увидел его вблизи. (Оказывается, он действительно шел ко мне!) Но дело было не в его маленьком росте и затрудненных, казалось бы, движениях, даже не в крупной шишковатой и совершенно лишенной волос голове… Меня поразил взгляд его умных глаз, измененных диковинными выпуклыми стеклами очков. Они приближали ко мне его миндалевидные, чуть печальные глаза, проникающие в собеседника, все понимающие…

Он положил на стол рукопись и ласково посмотрел на меня, заметив, конечно, мой легкий испуг.

«– Нет, это не для литконсультации и не для печати, – сказал он. Конечно, преждевременно говорить о межпланетных полетах и составе экипажа кораблей. И все же мне хочется заручиться поддержкой вашей секции.»

Передо мной стоял не юноша, с ним неловко было пошутить, нельзя было посоветовать ему овладеть науками, которые понадобятся исследователю планет. Непостижимым путем он понял меня и сказал:

«– Я не астронавт, не геолог, не врач, не инженер. – Он чуть задержал дыхание. – Хотя мог бы быть каждым из них. Но все же я рассчитываю на поддержку, ибо мне необходимо… вернуться… на Марс.»

Мне стало не по себе.

– Обыкновенный псих, – прервал мой рассказ молодой усач, сидевший за шахматами. Он скептически улыбнулся.

– И у меня мелькнула такая мысль. Припомнилось, как в 1940 году я читал письмо одного заведующего универмагом в городе Свердловске, просившего помочь ему вернуться… на Марс. Говорят, во всем остальном работник торговли был вполне нормальным человеком. – Посетитель улыбнулся. В глазах его я прочел, что он опять понял меня. Я поймал себя на том, что не только он угадывает мои мысли, но и я понимаю его даже без слов. Легче всего было счесть его больным.

«– Да, – сказал посетитель. – Первое время я попадал в сумасшедший дом, пока не понял, что бесполезно убеждать людей в том, что я не человек.»

Я развернул рукопись и нахмурился, увидев испещренную странными знаками страницу. Что это? Мистификация?

«– Я мог бы написать на русском или английском языке, на французском или испанском, по-немецки, по-китайски или по-японски, пользуясь одной из принятых у вас на Земле письменностей, но… важнее было убедить людей, что невозможно разумному индивидууму придумать в полном одиночестве выдумать неведомый язык, якобы его родной язык, со всей его выразительностью и гибкостью; нельзя изобрести письменность для записи всех богатств этого языка. Важно, чтобы, поняв это, люди осознали, что все это может быть написано лишь представителем далекого мудрого племени, живущего в суровом мире увядания, в в глубинах непригодной теперь для жизни планеты».