Садукеи на мгновенье опешили от этих слов. Ведь они – саддукеи – всегда восхваляли присутствие римских войск на территории Палестины, видя в них залог не только мирной жизни иудеев, но и великое благо.

Аристократы с поднятыми кулаками бросились на Иоанна, но их придержали и опередили фарисеи.

Первосвященник вырвал из руки пророка крест, с бешенной яростью переломил его о колено и метнул обломки под ноги Крестителя.

- Ты лжемессия, и знамя твоё языческое от вавилонской блудницы!

Он замахнулся, чтобы ударить по лицу, но оно в это время было так прекрасно, что первосвященник не осмелился нанести ему позорящий удар и отступил. Но Зосима, дрожа от ярости толстыми щеками, пребольно ткнул Иоанна в грудь кулаком.

- Проклятый! И ты возомнил себя Мессией!?

На это Иоанн, с трудом удерживая хладнокровный вид, хотя колени его заметно дрожали, сильно сказал, протянув руки в сторону фарисея:

- Я несу свет народу. Вы же блуждаете во тьме и тянете народ в грех.

Зосима в изумлении всплеснул руками.

- Каков наглец!

- Я пророк, и если вам угодно будет слушать меня, то я стану пророчествовать.

Зосима, торопливыми жестами сдерживал натиск саддукеев, которые поедали Крестителя глазами, оскорблённые до глубины души тем, что какой-то пастух, свинопас, ничтожество посмел их – соль земли – назвать трусами.

Зосима вновь подступил к Иоанну и. глубоко вздыхая, чтобы успокоить себя, насмешливо обратился к юноше:

- Сказано в Писании – разве ты не знаешь? – что лжемессия тот, кто не может изгонять бесов И разве ты не доказал сегодня…- Зосима обратил увлажненные глаза в сторону Храма- …что ты обычный мужик.

- Так было угодно Богу.

- А разве ты не знаешь, что Бог уже сотни лет перестал говорить через пророков. Он изрекает свою волю через нас, фарисеев!

Матафей метнул угрюмый взгляд на фарисея и с досадой в голосе пробормотал:

- Опять он ищет место прославить себя…

Зосима, потрясая над своей головой пальцем, продолжал:

- Да как ты смеешь обьявлять себя пророком, если Бог не говорит через тебя. Ты богохульник! Пророков нет и не может быть!

На это Иоанн хладнокровно ответил:

- Так считаешь ты, фарисей Зосима.

- Значит, ты по-прежнему говоришь: пророк?

- Да!

Садукеи затопали ногами.

- На Голгофу! На римский крест!

Первосвященник поднял руки и жестами попросил всех вернуться на свои места и в состоянии озлобления на Иоанна подошёл к нему и крикнул:

- Богохульник!

В те годы это было страшное обвинение, за которым следовало побитие камнями…смерть.

Анна обернулся к Зосиме, который задумчиво смотрел в пол и сказал:

- Зосима, говори, что с ним делать?

- Надо отпустить его.

Первосвященник в полной растерянности охнул. В зале наступила тишина. Анна кашлянул в кулак и тихо заговорил:

- Римляне потребуют зачинщика. А если мы отпустим его, то этим навлечём на себя гнев Рима.

Зосима продолжал смотреть в пол, не решаясь сказать, что Анна боится за свой священнический сан, а не ради иудеев. Он обратился к книжнику Матафею:

- Говори.

- Надо отпустить его. Он брат наш. И не гоже отдавать его на распятие Риму.

- Так ты признаёшь его за пророка?

- Нет. Но он брат наш.

- А что скажут саддукеи?

- Отдать! Отдать на распятие!

В зал осторожно вошёл начальник храмовой стражи и, испросив разрешения у Анны, сказал синедреону:

- Манасия, сын Александра хочет обратиться к вам.

При имени главы секариев людей охватил страх, а едва Манасия появился в зале со смиренным видом, как все опустили взоры вниз, стараясь быть малозаметными. Секарий исподлобья оглядел членов синедреона и негромко буркнул:

- Нет на нём греха…- и вышел вон.

Спустя час, Иоанн глубоко погружённый в свои мысли, выехал на осле из ворот Иерусалима, держа направление в сторону Иордана. Там, за святой рекою в земле Колена Гадова он должен был по решению синедреона жить, не покидая места.

А спустя два дня, горожане увидели с крепостных стен римский легион, что быстро двигался в клубах пыли к городу. Люди разбежались по домам и затихли.

Легион вошёл в крепость Антония, куда вскоре был приглашён первосвященник Анна с мешками золота.

В дни Пасхи и опресноков иудеи ели свои горькие лепёшки пополам со слезами.

Иешуа все эти дни провёл в доме отца Лазаря Илии. Илия был купцом и очаровал юношу своими рассказами о дальних странах на Востоке, куда он вновь после праздника Пасхи и опресноков должен был направиться в караване с другими купцами. Пылкое воображение юноши разгорелось картинами сказочного мира. И Иешуа попросил Илию взять его с собой, и немедленно получил согласие.

Итак, обретя новую семью, в которой его любили, Иешуа редко вспоминал Марию и Иосифа. Он на долгие годы покинул Палестину.

Дети всегда неблагодарны к тем, кто относится к ним равнодушно, а если они благодарны, то это лицемерная благодарность.

Глава пятнадцатая

РИМ

На следующий день после избрания Цезаря Правительство в полном составе собралось ранним утром в Храме Юпитера и затихло в ожидании Тиберия, его многолюдной охраны, которая сопровождала в прошлый день полководца с обнажёнными мечами, готовая в любой момент наброситься на сенаторов и изрубить их в куски. Все сидели в трепетном, напряжённом ожидании, не глядя друг на друга, готовые немедленно вскочить при звуке грохота шагов преторианцев.

Но вот осторожно, стараясь не шуметь, в зал вошёл Цезарь. Он сел за боковой столик. И так как Цезаря никто не замечал, он вынул из-под мышки свитки документов и углубился в их чтение. Он словно бы в рассеянности откинул на груди тогу, под которой была кожа, не прикрытая панцирем. Наконец сенаторы увидели Цезаря – без охраны, одного – который сидел в скромной, рабочей позе просматривая свитки и делая них ногтём отметки.

При виде грозного Тиберия, сидевшего в позе смиренного мелкого чиновника, в углу – сенаторы опешили. А когда полководец поднял голову и тихо сказал мягким голосом: «Отцы-сенаторы, позвольте мне присутствовать на вашем заседании».- Люди в умилении вскочили с мест и разразились рукоплесканиями и криками приветствия. Некий консуляр бросился в ноги Цезарю, ловя край его тоги для поцелуя, но тот с гневной гримасой на лице закрылся рукой и так отпрянул назад, что упал на спину. Вскочил на ноги и слыша вокруг слова «Государь! Государь!» он жестами попросил замолчать всех и, с укором обведя сенаторов взглядом, воскликнул:

- Вы меня оскорбляете таким поведением! Я ваш ученик. Пришёл слушать, а не приказывать и не управлять вами!

Это необычное самоуничижение грозного полководца вызвало ещё больший прилив умиления в душах перепуганных людей, любовь и обожание.

А когда Цезарь в конце рабочего дня начал покашливать и кутаться в тогу, говоря, что он от переутомления чувствовал приближение смерти, умоляя не вставать с ложа до полного выздоровления. Он же, с трудом ворочая языком, обращался к Геманику, который должен был отправиться на север и возглавить легионы, стоявшие в Галлии и Германии:

- Сын, возможно, я не доживу до дня твоего возвращения в Рим, поэтому обьявляю тебе свою волю: ты будешь моим наследником. А сейчас, как соправитель, улаживай дела в Германии с уверенностью, что вскоре ты станешь Цезарем.

От внимательного взгляда Тиберия не укрылось чувство удовлетворения, что скользнуло по лицу Германика, и Тиберий ещё более слабым голосом добавил:- Видят боги, сын, что едва ты вернёшься из провинции со своими легионами, то я, если останусь в живых возложу на тебя венец Цезаря, а сам уйду на покой. Куда мне старику тягаться с молодыми.

Тиберий после этих слов, словно отнявших у него последние силы, рухнул на ложе и умиротворённо вздохнул. Германик преклонил колено перед отцом. Сенаторы стояли в почтительных позах и с умилением смотрели на Цезаря, а кое-кто. Видя его слабость, радовался, что Тиберий вскоре мог умереть.