- Если он ударит меня своим кулаком, то разве я должен платить ему тем же?

- Но тебя убивали не дети.

- Они не разумные Божьи дети, иуда.

- Откуда ты знаешь меня?

- Так тебя назвал твой начальник.

- Ты говоришь: они не разумные…

- Да.

- И ты способен вложить в них разум?

- Да.

Иуда с величайшим презрением на лице пожал плечами.

- Не понимаю тебя! Какой разум можно вложить в этот сброд, чтобы он перестал быть сбродом?

Трибуна слегка задело то, что этот человек – столь не похожий в своём поведении на других людей - не поблагодарил его за спасение: ни словом, ни жестом, ни взглядом.

- Учитель, ты как будто недоволен тем, что я спас тебя. Может быть, тебе не нужна твоя жизнь? И ты, как благочестивый иудей, мечтаешь о том, чтобы попасть в Царствие Божие?

- Если ты, Иуда, так прост, вот мои слова: я возлюбил тебя, Иуда, и моя душа ликует при виде моего спасителя.

Иуда вспыхнул лицом и, стараясь скрыть своё смущение, с насмешливой улыбкой спросил Иешуа:

- Значит, ты не спешишь на тот свет?

- У меня на земле немало дел.

- Ты проповедуешь слово Божия?

- Да.

- Но тогда почему на твоём таллифе не хватает много священных кистей…цициф. А кидар повязан не так, как требуют фарисеи. И где твои хранилища с Шемою? Если бы ты – странный человек – посмел в таком виде появиться в Иерусалиме, то вряд ли дожил бы до вечера.

Глаза Иешуа затуманились.

- Я пришёл издалека. А в Иерусалиме не был с детстких лет.

- А я хоть и родился в Кариоте, но жил восемь лет в Иерусалиме. И видел, как секари – эти трусливые, гнусные убийцы – убивали людей только за то, что они чуть-чуть улыбнулись в день Пасхи, за то, что у людей была не в порядке одежда, за то, что они не кричали псалмы, входя в Храм.

Иуда скрипнул зубами, с ненавистью глядя прямо перед собой.

- Они подходят осторожно, пряча в руках свои кривые ножи. Дружелюбно смотрят на свою жертву, протягивают руку, угощают чем-нибудь вкусным, а потом молниеносно бьют в спину ножом так, чтобы сделать рану широкой. Человек падает на землю, а секари начинают кричать, что вот кто-то убил иудея. И оказывают ему помощь и клянут убийцу. А люди понимаю, в чём дело. И чтобы не быть убитыми, пронзительными криками хвалят Бога и остервенело кладут поклоны.

- Я знаю об этом, Иуда, - с печалью в голосе ответил Иешуа.

- И зная это, ты пойдёшь в Палестину таким, какой ты есть сейчас – в душе и виде?

- Да, Иуда, но перед этим я ещё должен о многом подумать.

В глазах трибуна заблестели слёзы. Он порывисто сжал руку Иешуа.

- Мне неизвестно, как ты проповедуешь слово Божия, но если бы я был простым иудеем, я бы посчитал за счастье быть твоим учеником.

Иешуа ответил Иуде крепким пожатием руки, пристально глянул ему в глаза. И в этот напряжённый миг в его чувствительной душе словно распахнулось будущее, и он увидел чёрное небо с мириадами крупных звёзд, которые сверкали между ветвями крон масленичных деревьев. И почему-то всё его тело охватила жгучая боль. Чьи-то крепкие руки обняли его, и он услышал голос Иуды: «Прощай навсегда, раввуни…» и ощутил на губах поцелуй Иуды. После чего наступила тишина. Но может быть, это была тишина того времени, которое смыкалось за этим видением будущего?

Когда перед ним вновь засиял солнечный, жаркий день, Иешуа сдавленным голосом сказал Иуде:

- Ты будешь моим учеником и, пожалуй, последним.

Мария из Магдалы шла за Иудой, ничего не видя вокруг себя, кроме юноши, с которого она не спускала зачарованного взгляда, и время от времени трогала его рукой.

Когда люди понемногу отстали от Иешуа, она обратилась к нему, не отрывая взгляд от юного трибуна:

- Раввуни, могу ли я идти за тобой?

- Иди.

Мария, любуясь Иудой и улыбаясь ему нежно и кротко, сказала с чувством восхищения только к Иуде:

- Раввуни, а ты не обижаешься на меня?

- Нет, Мария.

Взволнованный трибун претория не замечал Марию. Он провёл учителя в пиршественный зал, где их ждали Германик и его друзья. Полководец указал Иешуа на ложе против себя, и когда тот возлёг, спросил:

- Кто ты?

- Я Иешуа. Родился в Галлилее, в городе Назарете на земле ирода Антипатра.

Германик поморщился и повернулся к Иуде.

- Когда я отправлюсь в Египет, напомни мне, чтобы я случайно не прошёл через земли этого тетрарха. Я не хочу его видеть. – И он снова обратился к Иешуа: - Ведь ты хотел спасти блудницу?

- Да, Цезарь.

- Она была твоей женщиной? И ты ей был чем-то обязан?

- Нет.

- Твой поступок меня удивил. Ты против закона иудеев? Что тебя заставило так поступить?

- Если бы я этого не сделал, то я бы не посмел учить людей.

- А чему ты учил?

- Добру.

Германик в изумлении вскрикнул:

- Да разве добру надо учить? И разве ты богатый, чтобы творить добро?

- Я учу, Цезарь, и вижу в этом смысл жизни для себя.

Германик несколько секунд с досадой и раздражением в душе рассматривал Иешуа, потом вскочил с ложа и прошёл по залу, остановился против учителя и сильным жестом простёр к нему руку, в полной тишине заговорил:

- Несчастный ты человек! Да не безумен ли ты, если решил делать добро, не обладая богатством и властью могучего вельможи?

- Я сказал, - ответил Иешуа и, неторопливо сделав винную смесь, вязл со стола чашу, отпил глоток.

Германику понравилась уверенная манера поведения учителя, и он, уже досадуя на свою несдержанность, вернулся на ложе.

- Хорошо. Давай рассудим. По-моему, только независимый вельможа, не скованный властью какого-либо господина может учить и делать людям добро: милуя, прощая, одаряя подарками. Может быть честен и прямодушен. А ты, Иешуа, нищий человек. Чем ты можешь одарить людей? И в чём заключается твоё добро?

- Я хочу научить людей быть милосердными, чтобы они разучились делать зло друг другу.

- Тогда, Иешуа, готовься к смерти. Ведь рядом с добром, милосердием идёт и правда. Ты должен призывать людей быть честными, а в мире царствует ложь. Честных людей не любят, но с удовольствием пользуются их простотой.

-Да, Цезарь, но люди не знают, что выгодно быть честными, добрыми, милосердными. А если они поймут всю выгоду, то мир станет цветущим раем.

Гней Пизон с громким презрительным фырканьем сорвал со своего потного лба огромный венок и швырнул его в сторону Иешуа.

- Вот тебе семя для будущего сада!

Друзья Пизона, смеясь, ударили в ладоши, громко заговорили:

- Зачем Германик пригласил этого нищего? Не для того ли, чтобы посмеяться над нами и низвести нас до уровня черни?

На своём ложе поднялся и сел Гней Пизон и, тяжело отдуваясь от обильных возлияний, трубным голосом зарычал, с ненавистью сверля глазами хрупкого философа:

- Ты говоришь: добро есть выгода, а зло, по-твоему, не имеет цены?

- Нет, не имеет.

- А если зло становится добром?

Иешуа опустил голову. На этот вопрос он ничего не мог ответить. А Пизон, оглушительно смеясь, торжествующе поглядывая вокруг себя, продолжал кричать:

- Зло есть добро!!!

В этот момент Иешуа вскинул голову и быстро сказал:

- Только для тех, кто творит зло.

Иешуа, говоря так, не имел в виду Пизона, но все в зале расценили слова философа, как намёк на злой характер наместника Сирии. Тот поперхнулся вином и со свистом начал втягивать воздух в лёгкие, безумными, налитыми кровью глазами поедая учителя. В зале установилась тишина. И в этой тишине дыхание Пизона было похоже на предсмертный хрип. Когда наместник, наконец, пришёл в себя, то пинком ноги отшвырнул от себя стол и крикнул Германику:

- Если ты не заставишь его немедленно уйти прочь, то я уйду первым!

Германик на короткое время заколебался, не зная, что выбрать: прогнать ли Пизона и тем усилить его вражду к нему или отпустить этого умного философа и тем внушить всем, что он – Германик – из страха перед наместником Сирии потворствует его капризам. С глубкой иронией он обратился к Иешуа: