- Твои мысли хороши, но зло всегда будет привлекать людей тем, что оно даёт людям спокойную жизнь, а добро – это вечное беспокойство, страдание и скорая смерть.

Иешуа встал с ложа, поклонился Германику и сказал:

- Однако ты, Цезарь, выбрал добро.

И в полной тишине покинул зал. Иуда последовал за ним и проводил его до иудейского квартала.

- Учитель, меня интересует один вопрос…

- Говори.

- Почему ты решил исповедовать добро? Что тебя заставило?

Иешуа остановил осла и повернулся к Иуде, обратив к нему своё печальное лицо.

- Я отвечу тебе, Иуда, но вначале скажи и ты: любили тебя отец - мать?

- Да, и я всякий раз, когда вспоминаю о них, то не могу сдержать слёзы. И может быть, поэтому я всей душой стремлюсь туда, где мне было так хорошо в детстве.

- А я, Иуда, не стремлюсь в свой родной Назарет

- Ты не был любим?

Иешуа вяло качнул отрицательно головой. По его лицу заструились слёзы.

- В детстве я часто думал: ну, чем я прогневил Бога, что он наполнил мою душу страданием и обрёк меня на ежедневные муки. О, если бы ты знал, какая это пытка видеть, что твоя мать, такая хорошая. Безумно любит твоих братьев и не замечает тебя…- и он, задыхаясь, замолчал.

- Учитель, так ты не ответил на мой вопрос.

- Да вот мой ответ: страдая в детстве, я рано стал понимать боль других людей и жалеть их.

Иуда крепко обнял философа. По лицу трибуна тоже скользили слёзы.

- Скажи мне, учитель, где мне искать тебя?

Иешуа встрепенулся душой и быстро ответил:

- Скоро я направлюсь в Галлилею. Буду ходить в Капернауме, в Вифсайде. Спросишь у людей, а я буду ждать тебя.

Иуда отрицательно качнул головой.

- Нет - нет. Моя дорога уже никогда не пройдёт через твою дорогу.

Иешуа, отъезжая, обернулся и весело крикнул:

- Я буду ждать тебя изо дня в день! И ты придёшь!

Иуда пожал плечами. Ему хотелось пойти за этим человеком. Он – трибун – в эту минуту ощутил в душе потерю. И, глубоко вздыхая, вернулся назад, во дворец Германика.

Спустя несколько дней, Германик с длинным обозом выступил из Антиохии в направлении Египта с целью осмотреть загадочную страну. По пути он остановился в Иерусалиме и вошёл в Храмовый комплекс, в нижний его двор, который назывался «Двором язычников» и был центром мировой торговли, и полный любопытства, начал подниматься по крутым ступеням вверх. Во второй двор. Но левиты, хоть и дрожали от страха за возможный гнев Цезаря, закрыли перед ним высокие ворота. Здесь Германик увидел на столбах надписи на греческом, латинском и аромейском языках, которые запрещали язычникам проходить вверх, к Храму, который находился далеко на вершине пирамиды. Во всех дворах наступила тишина. Все ждали поступок Германика. Он же, прочтя надпись, вспыхнул лицом и обескураженный, протянул овна ближнему иудею.

- Принеси за меня жертву вашему Богу.

Он спустился вниз, во Двор Язычников. Панфера пригласил его в замок Антония, чтобы Германик мог сверху осмотреть дворы святилища, но Германик из боязни вызвать раздражение народа отказался войти в крепость.

Иуда, сопровождая Германика, то и дело замечал косые взгляды, что бросали на него иудеи. Он был опъянён воздухом родного города и, взволнованный и счастливый, видел все изменения, которые произошли на знакомых ему улицах, площадях с тех пор, как сбежал с родителями из Иерусалима. Его слуги – Захарий и Ефрем - боясь случайно встретить братьев-секариев и Манасию, не решились войти в Иерусалим. Ждали Иуду на дороге, тщательно закрывая свои лица платками.

Пока Германик находился в Иерусалиме, к нему поступило донесение из Кесарии от прокуратора Палестины, который кратко сообщил, что в Галилее и в Иудее появились новые два «мессии», которые соблазняли народ тем, что, мол, они сыновья Давида, цари иудейские, посланы Богом избавить иудейский народ от владычества Рима и установить на земле Царствие Божия. Народ верил, не платил подати, бросал дома, хозяйство и огромными толпами шёл за «мессиями», которые проклинали друг друга и называли «лжемессиями». Их имена: Иуда Галилеян и Февда. Соглядатаи выследили Иуду и его поклонников. Прокуратор приготовил воинскую часть, которая должна была ворваться в Галилею на земли тетрарха Антипатра и перебить всех смутьянов, а Иуду для острастки распять на кресте. Какие указания даст Цезарь?

Германик, разместившись во дворце Ирода Великого, пригласил к себе первосвященника Анну. Тот пришёл в сопровождении фарисея Зосимы и книжника Матафея. Сели: иудеи за одним столом, а Германик- за другим, напротив них. Иудеи, напряжённые, тяжко вздыхали и глядели на молодого римлянина, который голосом, в котором звучала доброжелательность, спросил:

- Знакомы ли вам имена : Февда и Иуда Галилеянин, назвавшие себя царями Иудеи?

- Да, Цезарь, - уныло, со вздохом откликнулись иудеи.

- Вы верите в то, что они мессии?

- Нет, Цезарь.

- Тогда почему же вы не разоблачите их ложь перед народом?

- Народ хочет в это верить, - невнятно откликнулся Анна.

Он боялся, что Германик или прокуратор Палестины могли отнять у него сан первосвященника за те беспорядки, которые творились в Галилее и Иудее. И в эти секунды, сидя за столом, Анна мысленно слал проклятья новоявленным мессиям, которые, как грибы после дождя, появлялись то тут, то там. И с каждым десятилетием они появлялись всё чаще и чаще, ничуть не страшась того, что их всех ожидал постыдный римский крест.

Германик осмотрел насупленные лица иудеев, в которых была отражена их душа – упрямая и мятежная – и уже голосом строгим и властным добавил:

- Ваши мессии оскорбляют Величие Рима. Будьте осторожны. Всё. Прощайте.

Германик говорил с иудеями милостиво, по-римски, но оскорбительно по мнению иудеев. Гордые своим Богом, иудеи легко приходили в ярость и бешенство от чужой над ними власти.

Едва иудеи оказались на улице, как толстяк Зосима пронзительно завопил:

- Он хочет нашими руками перебить сынов Израиля!

Первосвященник Анна зажал толстяку ладонью рот.

- Тише! Он нас предупредил и только.

- Да – да,- язвительно сказал Зосима, - Цезарь напомнил, что мы его рабы.

- А может быть, ты хочешь свободы, какая была при кровавом Ироде Великом?

- Упаси меня Боже.

- Или ты хочешь вернуть те времена, когда Иудея и Израиль убивали друг друга?

- Нет и нет.

- Ну, а если мы не можем жить мирно в нашей маленькой стране, не поедая друг друга, то пускай нами правит сильный Рим! – воскликнул гневно первосвященник.

Вокруг них на улице стали собираться люди, слушая громкий разговор уважаемых учителей города. Зосима и Матафей отступили от Анны. Они долго молчали, потрясённые его словами, не в силах что-либо сказать.

Первосвященник, видя, что народ не одобрительно смотрел на него, крикнул:

- Неужели вы хотите, чтобы из-за двух негодяев, возомнивших себя царями иудейскими, пострадали наши сыны?

Зосима плюнул в сторону первосвященника и пошёл прочь, бормоча:

- Предатель. Ох, какой же ты предатель.

Анна бросился за ним, взял его за руку.

- Ну, постой же, учитель. Разве ты не можешь понять, что лучше пускай пострадают двое мошенников, чем весь народ.

Зосима, обливаясь слезами, рвал на себе одежду. Он не мог и не хотел понять, как можно даже в чём-либо малом уступить жестокому Риму.

Через несколько часов, когда Анна собрал синедреон и обьяснил, что Рим недоволен поведением новых мессий и не лучше ли им – иудеям – самим укоротить Иуду и Февду, чтобы не довести до озлобления римскую власть и не быть перебитыми – Зосима и Матафей, стуча посохами, призвали членов синедреона к совести. Однако синедреон состояли из саддукеев. Они в ярости уставились на двух голодранцев….ам-гаарец!.. и несколько секунд молча поедали их взглядами. Пока римская власть царствовала над Палестиной, они могли не волноваться за свои земли и деньги, видя в оккупационных войсках гарант их беспечной жизни. А мессианское движение пугало саддукеев.