Отбомбившись, «юнкерсы» принимаются поливать землю пулеметными очередями. Люди зарываются в песок и в сухую траву, прячутся во ржи. Плачущие дети бьются под телами родителей. Наконец самолеты с черными крестами улетают на юго-восток, откуда доносятся непрекращающиеся взрывы. Там, судя по всему, Кельце.

Когда эмигранты поздней ночью добираются до города, то на первой же разбомбленной улице, сразу за дымящимися развалинами вокзала, встречают своих соотечественников, которые покинули Катовице еще позавчера. Первый воздушный налет они пережили благополучно, даже раненых нет, хотя немецкие самолеты продолжали бомбардировку города ровно четыре часа.

Эмигранты собираются возле покинутой поляками баррикады и, убедившись, что больше ждать некого, отправляются пешком на восток. Главное сейчас — переправиться за Вислу, подальше от фронта.

По шоссе громыхают брачки, реквизированные фургоны и телеги, выкрашенные зеленой краской военные автомашины.

— Куда путь держите?

— На новую линию обороны — таков приказ. Приходится отступать.

— А где эта линия, пан поручник?

— За Вислой. Панове беженцы?

Они впервые слышат это слово, которое теперь будет их неотступно сопровождать.

— Да, беженцы.

— Но не поляки?

— Нет, чехи.

— Тогда бегите быстрее. Краков уже в руках немцев.

Вереница повозок на конной тяге обгоняет беженцев и скрывается вдали вместе с поникшими фигурами польских воинов. За последней повозкой едет на коне молодой поручник, покуривая сигарету. Вот он наклоняется из седла, заметив что-то в канаве. Там лежит мертвый мужчина, которому кто-то закрыл лицо шляпой.

На шоссе черным-черно от людей. Все они бредут на восток с одной целью — переправиться за Вислу, оказаться в безопасности, и все недоумевают: «Немцы в Кракове! Как же так? Почему они не отступают, если англичане и французы разбомбили Берлин и овладели «коридором»?»

Светает. Нескончаемый поток беженцев в молчании минует сожженную деревню. На срубе колодца лежит убитая женщина: ноги у нее на земле, а голова перегнулась через край колодца. За деревней валяется в канаве труп лошади. Лучи восходящего солнца окрашивают багрянцем ее раздувшееся брюхо и торчащие вверх ноги. В боку у нее большая черная рана, которую облепил гудящий рой мух.

Чешские беженцы растягиваются на три километра, смешавшись с другими беженцами. Их на дороге столько, что и сосчитать невозможно. Дети, потерявшие ночью родителей, шагают рядом с чужими взрослыми. Долго уговаривать их не надо — достаточно ласково взглянуть или предложить им руку, и они с благодарностью пойдут за вами. На остановках, когда можно напиться или сорвать несколько помидоров в брошенном огороде, дети начинают плакать:

— Где ма-ма-ма?..

Ну как утешишь пацана? Разве что утрешь ему нос да сунешь помидор: мол, на, съешь. Если будешь есть, станешь сильным и мама тебя похвалит. Не надо бояться: рано или поздно она все равно найдется.

Оказывается, вчера фашистская авиация совершила налеты на большую глубину: даже после полудня навстречу беженцам попадаются сожженные деревни. Домишки в основном с соломенными крышами, поэтому быстро сгорают дотла. И только трубы печей торчат на пепелищах, словно памятники на старых кладбищах. Вдоль дороги лежат уже разлагающиеся трупы лошадей, домашнего скота и собак. Трупы людей успели убрать.

Руководство катовицкой группы разделилось на три части: одни шагают впереди колонны, другие — в центре, третьи — обеспечивают порядок среди замыкающих. Нельзя терять ни минуты, ведь они на ничейной земле. Польская армия уже где-то на востоке, а с запада наступают немцы.

Вскоре образуется три группы беженцев, каждая примерно по шестьдесят человек. Самое главное сейчас — держаться вместе. Некоторые тащат с собой чемоданы, узлы, рюкзаки. Товарищи советуют им бросить вещи, ведь речь идет о жизни и смерти, Надо ускорить шаг, иначе нет надежды на спасение. Попадаются и такие, к которым приходится применить насилие. Более крепкие физически сажают на плечи детей, поддерживают больных или ослабевших. Деньги и курево все складывают в общий котел.

Неизвестно откуда появляется старый «кукурузник». Он долго кружит над беженцами, словно напоминая о существовании польских военно-воздушных сил, а часа в два улетает на восток, по направлению к Висле.

И буквально через пятнадцать минут повторяется вчерашняя история. Группа за группой, по пять самолетов в каждой, приближаются «юнкерсы» и «мессершмитты». А в небе так же, как вчера, ни одного польского самолета. Люди на дороге начинают суетиться, пытаются укрыться в поле, надеясь, что самолеты не будут гоняться за каждым человеком.

На дороге остается несколько брошенных повозок. Их-то, видимо, и решили прежде всего уничтожить фашистские летчики. Они стремительно пикируют, и уже через минуту остатки повозок и немудреного скарба скрываются в огне.

Воздух наполнен прерывистым гулом бомбардировщиков. Некоторые пятерки отделяются от общего строя и направляются к заданным целям. «Мессершмитты» между тем забавляются, гоняясь за беженцами. Отовсюду слышится рев моторов и пулеметные очереди. В ячмене бьется в истерике женщина. Она рвет на себе волосы и трясет чье-то безжизненное тело, а потом падает на него и замирает. Наверное, она обезумела от горя. Фашистский летчик, видимо, замечает ее и выбирает в качестве цели. Но с первого захода он не попадает. Тогда он пикирует на цель второй раз. Грохочет одна очередь, другая, третья… Наконец-то цель поражена! «Мессершмитт» улетает, а на ячменном поле остаются лежать два трупа.

Куда ни глянешь — везде горят деревни, а фашистские бомбардировщики все сыплют и сыплют бомбы на израненную землю. И никто, никто им не мешает! Только где-то за Вислой, в наспех вырытых окопах, отважные польские воины устремляют в небо стволы своих пулеметов и винтовок. Преданная, брошенная на произвол судьбы генералами армия демонстрирует, на что она способна, в то время как президент Мосцицкий, министр иностранных дел полковник Бек со всем правительством и элегантный маршал Рыдз-Смиглы торопятся покинуть страну.

«Мессершмитты», кажется, боятся остаться без работы. Время от времени они возвращаются и кружат над дорогой, поливая пулеметным огнем и саму дорогу, и ее обочины.

Бомбардировщики ровно в шесть вечера выстраиваются в колонну по пяти и покидают поле боя, вероятно, чувствуя себя победителями. Летчики торопливо сбрасывают последние бомбы, которые летят на обгоревшие развалины и убивают еще несколько десятков человек.

Деревянная башенка сельского костела, до которого около четырехсот метров, вдруг поднимается на воздух, а затем скрывается в пламени. Оторвавшийся колокол издает печальный звон, словно прощаясь с верующими. Огонь алчно лижет кроны деревьев, а потом взмывает высоко к небу.

В сумеречном небе над полями, усеянными убитыми и ранеными, над разрушенными домами кружит одинокий «кукурузник». Дорога вновь оживает. Уцелевшие беженцы делятся друг с другом хлебом, помятыми помидорами, луком и салом, а подкрепившись, упрямо тянутся в сторону Вислы.

Из окон трактира возле Литомержице льется яркий свет и звучит такая зажигательная музыка, что никто не обращает внимания на Иржи Вишека, который садится на велосипед и катит по дороге на Либеховице. Знает об этом только один человек — тот, кто дал ему велосипед.

В Либеховице Вишек садится в автобус, а утром, в начале девятого, добирается до Остравы и обращается к администратору гостиницы на Прживозе с просьбой дать ему одноместный номер.

— К сожалению, свободных номеров нет. Но если вы согласны поселиться вместе с одним молодым человеком…

— Хорошо.

— На одну ночь?

— Пока на две.

Целый день Вишек бродит по Остраве в надежде, что кто-нибудь поможет ему перебраться через границу. Сидя на скамейке в парке, в ста метрах от таблички «Собакам и евреям вход строго воспрещен!», он изучает карту.

Наступает полдень. Воздух плавится от жары. Карта предлагает десятки маршрутов. Но какой из них выбрать? Поговаривают, что беженцы чаще всего направляются в Богумин. Но каким путем? С середины июня он слушал по ночам радиопередачи на чешском языке из Лондона и Москвы. Несколько раз ему удавалось ловить передачи из Катовице, в которых сообщалось, что в Польше и во Франции создаются чехословацкие легионы. Ему представлялись ряды солдат во французских беретах, лес штыков, бодрые мотивы воинских маршей. Солдаты говорят друг другу «брат» или «наздар» [4], а над ними развеваются красно-сине-белые знамена. И вполне возможно, что они уже сидят в окопах и бункерах на линии Мажино, ожидая приказа совершить бросок за Рейн. Они должны дойти туда любой ценой! Но сейчас-то ему куда идти, черт возьми? Вишек складывает карту, сует ее в сумку, потом поднимается и, перебросив пальто через руку, отправляется в город. А может, просто рискнуть не раздумывая? Нет, время для этого еще не пришло.