— Я могу! — сказал Кузя, вспрыгнул на мотоцикл и, пустив впереди пятачок фары, покатил по Аю.

Нет, как хотите, а Кузя Второй — отзывчивый хлопец. И Горбов сказал:

— Вот у нас Кузя Второй — человек! Всегда всем поможет.

Он услышал это, уезжая, и от внезапного сердцебиения прибавил скорость. Первого же старика, пойманного в поселке, Кузя привез на причал. Потом он стал ловить и свозить других. Последним попался дед Тимка.

— Ну, кто бы подвел! — встретил его укором взволнованный «пред». — Кто бы! А то!.. Дед Тимка! У-ух!

— А бинокль? — спросил дед Тимка.

Оказалось, старики ушли втихаря искать старый бинокль. У деда Тимки бинокля не сохранилось, но у кого-то, помнится, был, и дед Тимка отдал наказ откопать бинокль хоть из-под земли, чтобы подарить его Сашке, как по сценарию.

— Какой бинокль? — схватился за голову Ван Ваныч.

— Не нашли, — коротко повинился дед Тимка. — Фиг ее знает, куда она пропала.

— Кто пропала? — заплетаясь, спросил Ван Ваныч.

— Реликвия.

— Бригадир! — крикнул Алик. — Дайте ваш бинокль. Сашка устало наклонил голову, снял с себя бинокль и кинул в протянутые руки Ван Ваныча.

— Вот вам бинокль! — сказал тот деду Тимке. — Держите.

— Так это же Сашкин.

— Его и подарите.

— Чудеса! — в растерянности прошамкал дед Тимка.

— В кино не видно, папаша, чей бинокль, — засмеялся Ван Ваныч. — Понятно? Как махну рукой, так подшагивайте и вручайте. Понятно?

— Никак нет, — сказал дед Тимка.

Дед — это дед. Пришлось ему долбить все сначала второй раз.

— Репетируем пока речь, — потребовал Алик от Горбова. — Гена! Речь! Начали.

— Товарищи, — с каким-то неожиданным актерским пафосом прогудел Илья Захарыч, — вот вам и молодой бригадир! Знать, недаром слово «молодец» идет от «молодой». И знать, не зря у нашего Саши такая фамилия, что мы можем сказать: «Молодец — Таранец!»

— Хорошо! — хлопнул в ладоши Алик. — Только эту последнюю шуточку повеселей и погромче, а сзади все: «Ха-ха-ха!»

— И знать, недаром у нашего Саши такая фамилия, — повысил голос «пред», вслушиваясь в слова, которые ему шептал Гена.

— Ха-ха-ха! — подхватила толпа.

Алик оглянулся на сейнер, и лицо его напряженно исказилось. Вдруг он крикнул:

— Весь свет на сейнер!

Лучи прожекторов скрестились, и ребята на палубе позажмуривались и позакрывали ладонями глаза. Но Алик смотрел не на них. В том месте, где еще минуту назад стоял Сашка Таранец, наш молодец, зияла черная яма, зиял провал. Рыба была, а Сашки…

— Сашка! — первым позвал Горбов.

— Бригадир! — удивленно просипел Ван Ваныч и вытерся носовым платком.

Сашки не было.

Речь произнес Алик.

— Я, между прочим, молодой режиссер, а не мальчик — сказал он. — Я еще не снимал в таких условиях ни одной картины. Это просто черт знает что. В конце концов, мы для вас стараемся, мы к вам ехали для вашей пользы, чтобы вас же показать и прославить. Не себя. Режиссер, сценарист, оператор и администратор. Лихтваген. Так называется этот большой автобус. Целая киногруппа. Областное телевидение. Возможно, всесоюзный экран. Так надо это ценить? Ценить! — вскрикнул он, будто с разбегу стукнулся лбом о свой собственный восклицательный знак.

Никто не оправдывался.

— Начинаем съемку, — тихо, но твердо сказал Алик. — Илья Захарыч! Мы снимаем вашу речь без Сашки, отдельно… Все равно ее монтировать… Объясняю: монтаж — это не обман, а профессиональный метод. Снимаем это, снимаем то, склеиваем…

Он быстренько посвятил в секреты монтажа всех, кто не плавал с ним на «Нырке», не слушал его там и еще не был приобщен к тайнам кинематографа. Оказалось, так снимаются все артисты… Говорит девушка в пустоту. Ну, что говорит? Например:

— Я тебя люблю.

А потом подклеивают того, кого она любит. Крупным планом. А снимали и его отдельно. Вот. Все просто.

Илья Захарыч откашлялся и неуверенно начал поглядывать на то место, где должен был стоять Сашка.

— Товарищи!.. Вот вам и молодой бригадир…

Пылали прожекторы. Трещал аппарат.

— Ты, Саша, действительно отличился, — бросил в воздух Илья Захарыч.

— Ха-ха-ха! — несдержанно и некстати грохнула и залилась непривычная к профессиональному методу монтажа толпа.

— Продолжайте! — крикнул Алик. — Этот смех отчикаем. Не волнуйтесь. Все в наших руках.

— Нет, простите, — остановился Горбов. — Я, между прочим, не артист, а председатель колхоза. И я хочу знать, куда делся бригадир Таранец.

По всему чувствовалось, что Сашке сейчас не поздоровится, попадись он под руку «преду».

Сашку искали за полночь. Прожекторы развернули на Аю, и свет шарил по всем улицам и по крышам. Старики смотрели в бинокль. Вся команда «Ястреба» вразброс и вместе металась по поселку. Напрасно. Включили сельское радио, и Кузя Второй трижды объявил о розыске бригадира Александра Таранца. Напрасно. Будто Сашки никогда и не было в нашем поселке. Будто его придумали.

А он, между прочим, был. Он лежал на клочьях старых сетей под крышей рыбного цеха, и весь шум, и вся эта суматоха окружали его и прорывались к нему, как дождь сквозь листья дерева, сокращая и сокращая сухое пятнышко внизу. Он лежал и курил.

«Только б миновало», — думал Сашка.

И в это время в слуховом окне чердака вылепилась из тьмы фигура. Уже не столько по привычке, сколько по необходимости Сашка задавил и размял в голых пальцах светлячок сигареты, затаился не дыша.

— Сашка! — позвал его знакомый голос.

Хотите — верьте, хотите — нет, но это была Тоня. Сашка не отзывался.

— Сашка, — повторила она, — я же видела, как ты курил. Ты здесь. Вот дурак! Ну, чего ты прячешься?

Он молчал.

— Я никуда не уйду, — сказала Тоня и села на чердачную балку у слухового окна. За ним вспыхивала иллюминация будничной ночи.

Сашка ткнулся лицом в мягкую гору рванья, на котором лежал, чтобы не выдать себя дыханием. Сети были такие старые, что от них даже и не пахло морем. Сети пахли тряпьем.

— Привез такую рыбу и сбежал как очумелый. У всех мозги набекрень. Ты можешь хоть мне сказать, в чем дело?

Сашка слышал, что она пришла не из одного любопытства. Сашке нравилось, что она волнуется. Сашка думал: вот так ляпнуть ей сразу про Саенко, про вымпел, который он подобрал, про то, как он один пошел к Синим камушкам и взял рыбу? Ах, Синие камушки, тихая вода… Ах, кино, кино! Ах, Тоня, Тоня!

— Пока тебя не найдут, не снимут, Горбов сейнер разгружать запретил.

«Снимут, — думал о себе Сашка. — Снимут с сейнера. Прощай, «Ястреб».

— Рыба твоя протухнет, — засмеялась Тоня.

— Кино спишет, — пробормотал Сашка.

— Сашка! — встрепенулась Тоня.

Луч киношного прожектора в косом полете обмахнул крышу рыбного цеха, и глаз Сашки сверкнул в глубине чердака, над горой сети. И Тоня увидела этот сверк и сказала совсем неожиданное слово:

— Цыган!

— Чего тебе надо? — недобро спросил Сашка.

— Ничего.

— Тебя послали?

— Дурак ты! Я не посыльная.

Он и сам догадывался, что дурак. Но скажите, почему так устроена эта жизнь? Человек ждет первого свидания как великого счастья. Не день ждет, а год. Это ведь не пустяк. А оно — вот какое это свидание, пожалуйста. И ужасно жалко Сашке себя и Тоню, он не хочет этой потери, он ее не допустит, гори огнем все на свете, и раньше всего совесть, которая, гляньте-ка, заговорила в нем. У кого она есть?

— Тоня! Иди сюда.

— Тут ноги сломаешь. — Было слышно, как под ее ногой щелкнула сухая веточка, наверно, закинутая сюда ветром, откатилась пустая бутылка, звякнув о другую, скорее всего, это нехозяйственно выбросили вместе с обрывком сети стеклянный пузырь поплавка, точь-в-точь такой, как воздушный шарик. — Ой, мамочки! Чего ты сюда забрался?

Тоня оступилась, упала на сети, где-то рядом, и Сашка хотел протянуть к ней руку, но… Вот, бывало, с другой, так руки смелые, а тут как у паралитика.

— Я палец занозила, — сказала Тоня.