Стомоняков помолчал, словно не зная, отвечать ему или нет, потом сказал:

— Если это единственное, чего вы не понимаете, господин Шредер, считайте меня русским.

— Вам все равно, кто вы? — спросил Шредер с любопытством.

Стомоняков кивнул.

— Учтите, — Шредер продолжал улыбаться. — Социализм в Европе — это заблуждение! Европа прошла это заблуждение в своих утопических снах.

— Европа и не могла это сделать в реальности — у нее не осталось нравственной энергии, — сказал Стомоняков.

Шредер откинулся на спинку старинного кресла, в котором сидел, минуту молча смотрел на Стомонякова и сказал скороговоркой и словно про себя:

— Так, так, рабская Россия, только что вышедшая из крепостного права, несет Европе нравственную энергию?.. А куда дела Европа свою нравственную энергию, господин Стомоняков?

— Она ее израсходовала на приобретение капитала, — сказал Стомоняков, — теперь Европа не знает, для чего жить, но у нее есть на что жить.

— А Россия знает, для чего жить? — Шредер спросил это с искренним удивлением. — Россия живет, чтобы сделать мировую революцию?

— Для этого России достаточно сделать революцию у себя, — сказал Стомоняков. — Мир сам пойдет за ней. И поэтому столько нерусских людей стараются для русской революции, господин Шредер. Это очень просто.

— Простые формулировки заманчивы, — сказал Шредер улыбаясь. — Но мир сложен. И всему свое время. Так говорит Екклезиаст. Кстати, так говорит и ваш Маркс. Россия — эмбриональная страна, ей еще предстоит пройти то, что Европа прошла за последние триста лет. И ей тоже придется потратиться на приобретение капитала, чтобы было на что жить. Посмотрим, сохранится ли у нее после этого желание делать мировую революцию. Не говоря уже о нравственной энергии!.. И в чем вы ее усмотрели, эту русскую нравственную энергию? Может быть, в их собственном рабстве, которое они с такой настойчивостью донесли почти до наших дней?

Шредер улыбнулся еще шире и развел руками, как бы извиняясь, что на все это нельзя возразить. Стомоняков молча смотрел на Шредера и, казалось, ждал, когда тот перейдет наконец к делу. Шредер достал с полки лежавшую отдельно книгу и стал ее перелистывать.

— Это стихи древних, — сказал он, — здесь есть и армянские поэты, господин Камо. Разумеется, в немецком переводе. Я читал вчера перед сном. Я всегда перед сном читаю хорошие стихи. Это помогает душе проснуться. Так вот, у армян я прочел вчера такие стихи… Не могу найти! — Шредер захлопнул книгу и положил обратно на полку. — Я запомнил одну строчку. Она меня поразила: «Вечно телом душа стеснена»… Забыл имя поэта… Кажется, тринадцатый век… Так вот, господа, с тех пор ничего не изменилось. И не изменится. Душа должна быть стеснена телом. Это сохраняет равновесие. Вы хотите нарушить равновесие, хотите красную истину, или истину со знаком «плюс», — такой не бывает, господа.

Шредер замолчал, весело посмотрел на Стомонякова и спросил:

— Что вы на все это имеете возразить?

— Мы пришли купить у вас оружие, чтоб сделать революцию, — сказал Стомоняков. — Этого возражения вам недостаточно?

— Но оружие, которым вы хотите мне возразить, — мое! — смеясь, сказал Шредер. — Скорее это мое же возражение самому себе. Правда, я продаю вам это оружие, но могу и не продать!

— Не можете, — сказал Стомоняков, — для того вы и придумали истину с парадоксом, чтоб спокойно продавать оружие каждому, кто может его купить. А мы можем купить. На миллион рублей. Как видите, возражения наши вполне самостоятельны.

— Хорошо, хорошо, — скороговоркой и опять словно про себя сказал Шредер. — Я не сомневаюсь, что вы сумеете мне возразить. Так возражайте!..

— Для этого надо сделать революцию в России, потом в Европе, потом во всем мире, — сказал Стомоняков. — К сожалению, это займет лет сто. Пустяк! Но нас с вами не будет. Разговор продолжат другие.

— Жаль! — сказал Шредер серьезно. — Забавная ситуация, господа: я — торговец, то есть, с вашей точки зрения, капиталист, враг. Вы приходите ко мне за оружием, которое в конце концов направите против меня, и я это оружие вам даю. А вы даже не хотите со мной поговорить. Не великодушно, господа!

— И вы даете оружие не из великодушия, — сказал Стомоняков. — А возражения вам нужны, чтобы найти, чем их опровергнуть. Выходит, нам вы оружие даете за деньги, а у нас хотите получить нечто из великодушия. Нарушаете закон коммерции, господин Шредер.

— Прекрасно! — Шредер снова улыбнулся. — Я люблю людей с юмором, тем более когда это — мои клиенты. В этом случае юмор приобретает, я бы сказал, особую пикантность, вы не находите, господа? Юмор — это черта, с которой для меня начинается человек. Впрочем, вы, вероятно, с этим не согласны: насколько мне известно, вы боретесь за счастье большинства, а большинство потому и несчастно, что лишено юмора.

— Откажитесь от ваших денег и насладитесь счастьем, которое дает вам юмор, — сказал Стомоняков.

Шредер досадливо отмахнулся.

— Вы — максималисты, господа, вы хотите все в этом мире свести к одному-единственному решению!

Стомоняков устало посмотрел на Шредера.

— Господин Шредер, — сказал он, — вы держите книги великих. У вас должна быть маленькая книжечка — самая великая за всю историю до сих пор. Она доставит вам массу удовольствия — там все против вас! Книжка называется «Коммунистический манифест».

— Я читал ее! — радостно сказал Шредер. — Очень трогательная книжечка. Знаете, сколько было ее авторам, когда они ее написали? Не было и тридцати! Но у Маркса есть еще одна великая книга — «Капитал». Она показала, что человек одновременно и хозяин и раб…

Стомоняков перебил:

— Почему же одновременно? В том-то и дело, что не одновременно: вы — хозяин, а ваш рабочий — раб.

— Вы недооцениваете Маркса, господин марксист, - весело сказал Шредер. — «Капитал» — не листовка, призывающая к восстанию. «Капитал» как раз доказывает бессмысленность революции. Потому что раскрывает вечное противоречие, которое нельзя уничтожить и которое революция хочет уничтожить. А все из-за вашего плохого образования, господа революционеры. Оно и понятно — где вы его получали? В тюрьмах! Вы следствие принимаете за причину. Сделайте раба хозяином и посмотрите, что из этого выйдет. В Библии сказано: ничего нет страшнее раба, ставшего господином. Противоречие в человеке, господа, — вот причина причин! Но попробуйте уничтожить ее — и вы уничтожите жизнь.

Он вмешался в разговор неожиданно для себя. Все время, что молчал, он мысленно подталкивал Стомонякова. «Ну давай же, давай!» И вдруг, не замечая того сам, словно оттолкнул Стомонякова и вышел вперед:

— Значит так: раб всегда будет раб?! Что бы вы сказали, если бы сами были рабом? Если б знали, что всю жизнь будете рабом, до самой смерти?! А знаете, что такое раб, господин Шредер? Раб — это буйвол, его бьют — он тянет! Какое противоречие?!

Шредер рассмеялся.

— Извините, господин Камо, — сказал Шредер. — Я не ожидал такого простого довода. Я представил сейчас себя рабом — и знаете, мне тут же захотелось сделать революцию!.. Но вот я снова перестаю быть рабом и вспоминаю, сколько за всю историю было революций. Господь бог время от времени перемешивает человечество: низших — наверх, верхних — вниз. А по существу, и наверху — рабы: сидим на деньгах, встать не можем — какая свобода?

Стомоняков достал из кармана жилета часы, посмотрел и, заталкивая их обратно, сказал, не глядя на Шредера:

— Какой же смысл делать рабов господами, если господа тоже рабы, господин Шредер? Мы уничтожим то, что создает рабов.

— Да, да! — весело подхватил Шредер. — Я знаю, вы отменяете частную собственность. Это прекрасно! Но как вы собираетесь это сделать? Не думали ли вы о том, откуда взялась эта проклятая собственность? Не придется ли вам для этого отменять человеческую природу, господа!

— Нет, — сказал Стомоняков. — И в этом все дело… И в этом все дело, — повторил он, словно не зная, стоит ли говорить дальше.