— Если бы ничего не приключилось, может, вышла бы, — печально ответил Леон.

 — Погоди, все узнаем, — проговорил Дубнов и, юркнув в сторону, исчез во мраке.

 Леон и царевич встали под густую липу, куда дождь совершенно не проникал через листву, так что они могли простоять некоторое время под этой надежной защитой.

 Стрелец скоро вернулся с известием, что рыдван с Еремкой стоит в укромном месте.

 — Теперь ты, князь, сходи к тому месту, где встречался с княжной, — проговорил Дубнов, — может, она девку какую–нибудь выслала к тебе, если сама не смогла выйти.

 Леон послушно прошел к заветному тыну, где с княжною коротал душистые весенние ночи, и взглянул на высокую, стройную яблоню, молчаливую свидетельницу их минувшего счастья. Под ее ветвями теперь никого не было видно; возле ее ствола не белело ничье светлое платье; и кругом было неуютно и уныло в эту ненастную ночь. Леон грустно поник головой.

 Вдруг в кустах что–то зашуршало, и Леон уловил ухом чьи–то крадущиеся, робкие шаги. Он встрепенулся и стал вглядываться в темноту.

 Кто–то тихо–тихо кашлянул. Молодой грузин чуть слышно ответил таким же кашлем и осторожно прошептал:

 — Княжна!

 Тогда возле него, словно из–под земли, вынырнула закутанная женская фигура и схватила его за руку. Не видя в темноте ее лица, спрятанного под суконный охабень, накинутый на голову, Джавахов охватил женщину руками и прижал к своей груди.

 — Пусти, пусти! — раздался из–под охабня заглушённый, незнакомый ему голос, полуиспуганный, полусмеющийся. — Вот скажу княжне, что девок обнимаешь.

 — Кто ты? — отшатнувшись, произнес Леон.

 — Не бойся! Меня княжна прислала…

 — А она!.. Что с нею? Она здорова? Почему не пришла, непогода помешала?

 — Здорова она, да… беда у нас, князь, беда!

 — Что же приключилось? — заторопил девушку Леон.

 — Вишь, князь Борис Алексеевич спервоначалу дал княжне согласие с тобой обвенчаться… Ну, наша княжна малиновкой запела, да, видно, горе уж ее такое, судьба ее злосчастная — приехала боярыня Хитрово, о чем–то покалякала с князем, и вышел приказ–Девушка остановилась, видимо, будучи не в силах нанести удар, который, она знала, разобьет сердце юноши.

 — Говори же, говори, не томи ты меня! — простонал Леон.

 — Княжну сейчас обвенчают с Черкасским, — быстро выговорила девушка и вздрогнула от страшного крика, вырвавшегося из груди несчастного. — Тише, или ты очумел? Смерти моей хочешь? — остановила она его.

 Но дождь и ветер относили звуки их голосов в противоположную сторону от дома, и никто не слыхал безумного крика отчаяния и разбитых надежд, кроме терпеливо ожидавших под липой стрельца и молодого царевича, и они с быстротою молнии кинулись на этот крик.

 — Княжна прислала меня сказать тебе, князь, чтобы ты забыл ее; видно, такова воля Божья. Прости ее, князь! — и девушка, низко поклонившись Леону, двинулась было идти.

 Леон стоял как заколдованный, не шевелясь и не произнося ни одного слова; казалось, он не слыхал последних слов посланной и бессмысленно смотрел ей в лицо, едва белевшее в ночной темноте.

 — Или ничего и не скажешь? — спросила девушка, не поняв его молчания. — Осерчал, что ли? Что ж, княжна не виновата! Ай! — вдруг взвизгнула девушка и от перепуга присела на землю, прикрывшись охабнем.

 Возле Леона появились Дубнов и царевич Николай.

 — Что случилось, князь, ты не своим голосом крикнул? — спросил Дубнов.

 — Да он один! Леон, да отвечай же! — тронул грузина царевич.

 Леон очнулся и схватился за голову.

 — Кончено, все кончено! — глухо, прерывающимся голосом произнес он.

 — Кто тут ворошится? — спросил Дубнов, поднимая охабень. — Никак, по голосу Машутка?

 — А хотя бы и Машутка, тебе–то что за дело? — задорно ответила девушка. — Пусти! Не время мне с тобой бобы разводить.

 — Куда так спешишь? — Дубнов крепко держал ее за рукав охабня. — Подождешь!

 — Пусти ее, Пров! — грустно произнес Леон. — Зачем она нам? Все кончено. Княжна сегодня венчается с Черкасским.

 — Не может того быть! — проговорил пораженный стрелец и выпустил рукав девушки.

 Она быстро шмыгнула от него в сторону и исчезла в кустах.

 — Так я скажу боярышне, — раздался из–за кустов ее шепот, — что ты ей счастья желаешь…

 — Скажи, — ответил Леон, — скажи, чтобы завтра она выглянула из оконца терема.

 — Что ж она увидит? — с любопытством спросила девушка.

 — Мы клялись вместе умереть… Если она свою клятву нарушила, я ее не нарушу! — страстно произнес Леон.

 — Царевич, — тихо шепнул стрелец Николаю, с любопытством следившему за всей этой сценой, — теперь нам пора и за дело браться, потому что наш молодец совсем голову потерял… Эй, слушай, Машутка, погоди маленько!.. Стрекача–то всегда успеешь задать.

 — Сам знаешь, свадебное дело спешное… Да что надо–то?

 — А вот что! Скажи ты княжне: если она сей же час не выйдет сюда, беда приключится!

 — Да ты, никак, ума лишился? — взволнованно проговорила девушка. — Невесту к венцу обряжают, а она к милому дружку выбежит… да в такую непогодь!

 — Твое дело пойти сказать. Если княжна не выйдет в чем есть, мы в терем сами придем и срам всему дому княжескому учиним. Беги–ка, девка, да скажи, что велят.

 Девушка юркнула в кусты и мгновенно исчезла во тьме.

 Молодые люди остались одни; ветер крепчал, дождь лил бесконечно, и эта ночь показалась удрученному горем князю последней ночью его жизни.

 Между тем на женской половине княжеского дома шла невообразимая суетня. Девушки, женщины, мамушки и нянюшки метались по горницам, сновали взад и вперед без нужды и толка, видимо совершенно потеряв головы.

 В высокой светелке сидела княжна Ольга, покорно позволив двум почтенным боярыням обряжать себя к венцу. Белый атласный сарафан, унизанный жемчугом, еще сильнее оттенял ужасающую бледность ее худенького личика; глаза потускнели и, окруженные теперь синими кругами, глядели пред собой бессмысленно, тупо, как бы не различая предметов.

 — Что же, девушки, песен не поете? Сейчас косу девичью убирать будем, — обратилась одна из боярынь к молча толпившимся у притолоки сенным девушкам.

 — Какие тут песни? — ворчливо произнесла мамушка, горячо любившая княжну. — Небось не по поле под венец–то голубонька наша идет. До песен ли тут!

 — Что ж, матушка, — глубоко вздохнув, произнесла вторая боярыня, ловко пряча густые косы княжны под дорогой кокошник. — И все мы неволей под венец–то шли, а песни все же девки всем нам пели. Затягивайте–ка, девушки! Таков уж наш обычай. Нельзя без обычая, никак нельзя.

 Девушки вяло и нерешительно затянули:

 Не сырой дуб к земле клонится,

 Не листочки расстилаются.

 Расстилается дочка пред батюшкой…

 — Эка, что затеяли! — остановила певиц боярыня. — Разве это свадебная песня? Веселое спойте, залихватское!

 — Ой, боярыня, на душе–то у нас невесело, ну и песни веселые на ум не идут, — проговорила одна из девушек.

 — Невеста–то, невеста… краше в гроб кладут! — жалостно произнесла другая.

 — Ну, вот и готова красавица наша! — радостно перебила первая боярыня, охорашивая Ольгу. — Давайте фату–то!

 Ей подали тонкую, прозрачную индийскую кисею, боярыня накинула ее на невесту поверх кокошника, и фата, закрыв ей лицо, спустилась до пола мягкими складками.

 — Ну, встань–ка, Олюша! Помогите, девки!

 Две девушки подняли под локти княжну со скамьи, на которой она все время безмолвно просидела, и поставили на пол, словно куклу. Но Ольга ничего не слышала и не видела.

 — Олюша, надо бы пред образом помолиться! — предложила мамушка, у которой из глаз неудержимо текли слезы. — Помолись, дитятко, авось полегчает тебе, на душеньке твоей покойнее станет.

 Но Ольга и этого увещания не слыхала; ее пришлось насильно опустить на колени и прочитать над ней молитву.

 Когда ее подняли с колен, в светелку прибежала Ма–шутка и стала что–то шептать девушкам. С ее темного охабня ручьями текла вода; волосы были мокрые, и она что–то торопливо и озабоченно говорила.